Страница 44 из 92
Забубенных пьяниц наказывали батогами, «чтоб пили умеренно и честно в веселие и в отраду своих дорожных приятных нужд, а не в пагубу своей души».
Следуя Вольтеру, Екатерина будила общественную мысль, но когда та действительно проснулась, императрица испугалась. Известно ее отношение к сочинениям Новикова и Радищева, По поводу первого князь Прозоровский писал Шешковскому: «Жду от ее императорского величества высочайшего повеления и сердечно желаю, чтобы вы ко мне приехали, а один с ним не слажу. Экова шута тонкого мало я видал». В другом письме тому же адресату он жалуется: «Птицу Новикова я отправил, правда, что не без труда вам будет с ним, лукав до бесконечности, бессовестен, и смел, и дерзок».
По приказу императрицы для подслушивания опасных разговоров в банях, кабаках и торговых рядах направляли специальных агентов. Екатерина была напугана французской революцией.
А Россия в это время одержала ряд побед, две могучие державы из-за нее пришли в упадок, третью она поделила с соседями.
«Но с этим блеском, с этой славой, — писал с горечью А. Мельников-Печерский,— об руку идут высокомерное полуобразование, раболепство, слитое во единство с наглым чванством, корыстные заботы о кармане, наглая неправда и грубое презрение к простонародью».
Граф Сегюр нравоучительно замечает:
«В стране безгласного послушания и бесправности владелец самый справедливый и разумный должен остерегаться последствий необдуманного и поспешного наказания».
Он приводит довольно забавный случай фактического бесправия человека. А ведь уже существовали твердые правовые нормы!
«Один богатый иностранец, Судерланд, приняв русское подданство, был придворным банкиром. Он пользовался расположением императрицы. Однажды ему говорят, что его дом окружен солдатами и что полицмейстер Р. желает с ним поговорить. Р. со смущенным видом входит к нему и говорит:
— Господин Судерланд, я с прискорбием получил поручение от императрицы исполнить приказание ее, строгость которого меня пугает; я не знаю, за какой проступок, за какое преступление вы подверглись гневу ее величества.
— Я тоже ничего не знаю, признаюсь, не менее вас удивлен. Но скажите же наконец, какое это наказание?
— У меня, право, — отвечает полицмейстер, — недостает духу, чтоб вам объявить его.
— Неужели я потерял доверие императрицы?
— Если б только это, я бы не так опечалился: доверие может возвратиться и место вы можете получить снова.
— Так что же? Не хотят ли меня выслать отсюда?
— Это было бы неприятно, но с вашим состоянием везде хорошо.
— Господи, — воскликнул испуганный Судерланд, — может быть, меня хотят сослать в Сибирь?
— Увы, и оттуда возвращаются!
— В крепость меня сажают, что ли?
— Это бы еще ничего: и из крепости выходят.
— Боже мой, уж не иду ли я под кнут?
— Истязание страшное, но от него не всегда умирают.
— Как! — воскликнул банкир, рыдая.— Моя жизнь в опасности? Императрица добрая, великодушная, на днях еще говорила со мной так милостиво, неужели она захочет... Но я не могу этому верить. О, говорите же скорее! Лучше смерть, чем эта неизвестность!
— Императрица, — ответил уныло полицмейстер,— приказала мне сделать из вас чучелу...
— Чучелу? — вскричал пораженный Судерланд. — Да вы с ума сошли! И как же вы могли согласиться исполнить такое приказание, не представив ей всю его жестокость и нелепость?
— Ах, любезный друг, я сделал то, что мы редко позволяем себе делать: я удивился и огорчился, я хотел даже возражать, но императрица рассердилась, упрекнула меня за непослушание, велела мне выйти и тотчас же исполнить ее приказание; вот ее слова, они мне и теперь еще слышатся: «Ступайте и не забывайте, что ваша обязанность — исполнять беспрекословно все мои приказания».
Невозможно описать удивление, гнев и отчаяние бедного банкира. Полицмейстер дал ему четверть часа сроку, чтоб привести в порядок дела. Судерланд тщетно умолял его позволить ему написать письмо императрице, чтоб прибегнуть к ее милосердию. Полицмейстер наконец, однако со страхом, согласился, но, не смея нести его во дворец, взялся доставить его графу Брюсу. Граф сначала подумал, что полицмейстер помешался, и, приказав ему следовать за собою, немедленно поехал к императрице; входит к государыне и объясняет ей, в чем дело. Екатерина, услыхав этот странный рассказ, восклицает: «Боже мой! Какие страсти! Р. точно помешался! Граф, бегите скорее сказать этому сумасшедшему, чтобы он сейчас поспешил утешить и освободить моего бедного банкира!»
Граф выходит и, отдав приказание, к удивлению своему, видит, что императрица хохочет.
— Теперь,—говорит она, — я поняла причину этого забавного и странного случая: у меня была маленькая собачка, которую я очень любила; ее звали Судерландом, потому что я получила ее в подарок от банкира. Недавно она околела, и я приказала Р. сделать из нее чучелу, но, видя, что он не решается, я рассердилась на него, приписав его отказ тому, что он из глупого тщеславия считает это поручение недостойным себя. Вот вам разрешение этой странной загадки».
О жизни высшего петербургского общества того времени можно узнать, например, из писем княгини Екатерины Голицыной.
«Я не писала вам несколько почт, но, по правде сказать, голова кружится от здешнего образа жизни. Это очень утомительно, то зато весело, и хотя я очень жалею быть в разлуке с теми, кого обожаю, должна сознаться: мне здесь весьма приятно. Здесь все так оживлено, удовольствия разнообразны, всякий день что-нибудь новое. На этой неделе я участвовала в прелестной кавалькаде. Мы завтракали у княгини Долгоруковой, а оттуда поскакали через весь город в Екатерингоф. Каждый из нас привез какое-нибудь кушанье, и образовался прекрасный обед. Нас было 25 персон, из мужчин все иностранные министры, много поляков, и князь Михаил Петрович Голицын, и так как я была из самых храбрых, то мы с ним галопировали на славу.
В среду был маскированный бал у графа Безбородко. Этот праздник был прелестен, и с роскошью. Были великие князья, я познакомилась с Константином Павловичем и танцевала с ним контр-данс, который продолжался целый час. Третьего дня был бал в Таврическом дворце. Императрица пришла в сад и заставила всех танцевать на траве. Потом ужинали у великого князя Александра Павловича и танцевали до двух часов ночи. Императрица подошла ко мне и сказала, что я, вероятно, воображаю, что я в Кременчуге в 1787 г.
Сегодня она обедала у шталмейстера Нарышкина. Говорят, у него будет бал, но я не знаю, кто будет танцевать, потому что он не пригласил ни замужних, ни девиц танцующих, даже не всех фрейлин. Поговаривают, что послезавтра переезжают в Царское Село. Мой муж отправляется туда, но не желает, чтобы я поехала, пока не прикажет императрица. Я нахожу, что он прав, и мне приятнее отправиться, куда мне прикажут, а не соваться самой.
Наконец мы увидели представление знаменитой оперы «Камилла», в которой княгиня Долгорукая прекрасно исполняет главную роль. Музыка прелестная, сочинена нарочно г. Мартини для лиц, не имеющих голоса. Эта пьеса слишком раздирательна для домашнего спектакля, сюжет истинный, взят из писем о воспитании г-жи Жанлис, где она рассказывает историю герцогини С., запертой в подземелье ревнивым мужем.
Присутствовало 300 человек зрителей. Был граф Шереметев. Вы не можете представить себе, дорогой князь, какая разница граф Шереметев в Москве и здесь. Вообразите, что опера продолжалась четыре часа, и граф стоял в дверях при входе в партер, его беспрестанно толкали проходящие, а молодые люди и не думали уступить ему местечка. Никто не скажет, что это тот же Шереметев. Недавно у посланника я не находила стула. Шереметев поспешил достать и принес сам. Он здесь так ничтожен, что непонятно, отчего Петербург предпочитает Москве.
У нас здесь теперь есть прекрасная итальянская опера, и это очень прибавляет удовольствия к здешней жизни. Французский театр тоже порядочный…
Здешний образ жизни простой и нестеснительный, без малейшего этикета, должен понравиться всякому. Утро и день можно проводить как угодно и выезжать в 9 часов вечера, и везде вы найдете собравшееся общество, все дома открыты. Затем балы, спектакли в Эрмитаже. Общество не велико, но единодушно, так что видятся чаще все те же лица.