Страница 4 из 62
Екатерина, процарствовав 34 года, умерла. В государственной системе процветала взятка, в делах неразбериха, расходы империи превышали доходы. Павел грозил навести порядок. Зимний дворец обступили будки с часовыми, залы наполнились офицерами. Страна начинала жить по-гатчински. Канцелярии, коллегии работали с пяти утра. 200 полицейских бегали по улицам и срывали с прохожих круглые шляпы, у фраков обрезали торчащие воротники, а жилеты разрывались на куски.
При въезде и выезде из города стояли будки с полосатыми шлагаумами, и караульные офицеры записывали всех проезжающих. Этот список ежедневно доставлялся Павлу.
Как говорил современник, «нельзя было не заметить с первого шага в столице, как дрожь, и не от стужи только, словно эпидемия, всех равно пронимала, особенно после счастливого времени, проведенного нами при Екатерине, царствование которой отличалось милостивою снисходительностью ко всему, что не носило характера преступления».
Изгнание из Петербурга, ссылка стали обычным делом. Вице-директора департамента, не смогшего поставить для разных полков сукно одинакового цвета, вывезли, больного, за заставу с приказом никогда не возвращаться. Девушка отказалась выйти замуж по велению императора, и всю ее родню сослали в Сибирь.
В окне нижнего этажа Зимнего дворца Павел велел выставить ящик с прорезью, куда каждый мог бросить жалобу. Ключ от комнаты был только у Павла, он каждый вечер вынимал эту корреспонденцию и ставил резолюции. «Этим путем обнаружились многие несправедливости, а в таковых случаях Павел был непреклонен... В продолжение существования ящика,— продолжает очевидец,— невероятно какое существовало правосудие во всех сословиях и правомерность...»
Но жулики управились с ящиком: они стали туда бросать разные пасквили на Павла, и он велел ящик снять...
Новый император отменил хлебную подать, очень тяжелую для крестьян, чрезвычайный рекрутский набор, велел не продавать крестьян без земли. Дворян он лишил привилегии — свободы от телесного наказания. Павел их вообще считал тунеядцами.
Однако странности императора все увеличиваются. На документе, предлагающем различные варианты, он пишет: «Быть по сему». Иногда Павел откровенно говорит бессвязно непонятные окружающим фразы. Принц Евгений Вюртембергский, побывавший в России в 1801 г. :
«Павел доказал всем совершенную неспособность царствовать, и его печальное состояние грозило государству очевидною опасностью... Следы его душевного расстройства проявились и во внешних сношениях, так что глас всей Европы и его народа слились в одном мнении, что не может далее царствовать сумасшедший, внутри государства приводящий в беспорядок все отрасли управления, а во внешних делах сегодня враждующий с союзниками, которых вчера усердно приветствовал».
Русский посланник в Лондоне получил от Павла указание не давать паспорта ни одному иностранцу, пожелавшему отправиться в Россию. Был запрещен ввоз каких-либо книг из-за границы. Уже в последний день жизни Павел издал указ, чтобы никаких российских товаров «выпускаемо никуда не было без особого высочайшего повеления».
Вот что писал Кочубей в Лондон к Воронцову:
«Страх, в котором все мы живем, неописуем. Люди боятся своей собственной тени. Все дрожат. Доносы — дело обычное: верны они или неверны, но верят всему. Все крепости переполнены арестантами. Всеми овладела глубокая тоска...»
Воронцов же характеризовал Павла так:
«Я убежден, что покойный государь имел несчастие быть душевнобольным; я считаю его столь же маловменяемым, как маленького ребенка, который себя и других ранит бритвой, так как раньше не видел бритвы и не знает ее употребления...»
Между тем далее самое малое сомнение в уме императора безусловно рассматривалось бы как государственная измена. Ни в каких русских законах сумасшествие царя не предусматривалось, и как быть — не знали.
Можно сказать, что Павел погиб от несовершенства законов.
Образовался заговор. Граф Пален, адмирал Рибас, граф Панин и командир гвардейцев генерал Талызин составили план свергнуть императора и возвести на престол молодого великого князя Александра. Павла убивать не предполагали. Следовало заручиться поддержкой великого князя. Но Александр, постоянно оскорблявшийся отцом, тем не менее не хотел даже и слушать о перевороте. Наконец, его убедили. Обещали, что Павел будет по-прежнему жить во дворце, иметь все, что пожелает.
Но умер Рибас, Панин впал в немилость и был выслан. Пален привлек братьев Зубовых и генерала Беннигсена. О заговоре знали некоторые сенаторы, генералы... Был известен даже день переворота. Среди многих гостей за ужином у княгини Белозерской камергер Загряжский поглядел на часы и сказал:
— Великому государю в эту минуту не очень-то по себе.
Все замолчали и разъехались.
Заговорщики собрались у Талызина, пили для бодрости шампанское. Потом двинулись к Михайловскому замку: братья Зубовы, Беннигсен, начальник гвардейской артиллерии князь Яшвили, офицеры Аргамаков, Татаринов и другие. Батальон Преображенского полка не знал, куда и зачем его ведут. Было около полуночи.
Перешли Марсово поле, Летний сад. В саду ночевало множество ворон, они подняли дикий крик.
Заговорщики перебрались через замерзшие рвы к дворцу. Палена они там, как ожидалось, не встретили.
Их вызвался провести Аргамаков, адъютант Преображенского полка. Когда подошли к запертой двери передней, из 40 человек осталось около десяти — самых пьяных. Даже Платон Зубов заколебался, но Беннигсен закричал:
— Как, вы завели нас сюда, а теперь хотите уйти?! Мы слишком далеко зашли, чтобы последовать вашему совету!
Сонный лакей отпер дверь. Аргамаков сказал камердинеру, что шесть утра и он явился к государю с докладом.
Покои императора охраняли двое камер-гусаров. Аргамаков постучался и взволнованно прокричал им, что во дворце пожар. Зная его голос, гусары отворили. Но когда увидели толпу людей, стали кричать. Яшвили ударил одного саблей, и тот упал. Второй убежал, крича.
Солдаты-преображенцы находились в зале. Они начали что-то подозревать. Один выступил вперед и потребовал, чтобы их вели к царю. Поручик Марин приставил свою шпагу к его груди.
Беннигсен, Зубовы бросились в императорскую спальню. Павла на постели не было.
— Мы погибли! — закричал Платон Зубов. Но сразу же они заметили Павла — он стоял за ширмой. Беннигсен подошел и нему и сказал: «Государь, вы арестованы!»
Павел растерянно посмотрел на него и обратился к Зубову.
— Что вы делаете, Платон Александрович?
Комната заполнилась заговорщиками из коридора. Они были пьяны и взбудоражены.
— Я арестован? Что это значит?! — вскричал Павел.
— Уже четыре года следовало бы с тобой покончить! — закричал кто-то.
— Что же я сделал? — Павел громким голосом стал звать на помощь.
На него набросился Яшвили, они оба упали на пол. Павел пробовал сопротивляться, но Николай Зубов ударил его золотой табакеркой в висок. Все бросились на Павла, который лишь слабо защищался; он заметил среди офицеров одного похожего, как ему показалось, на великого князя Константина и сказал ему:
— Как, ваше высочество здесь?
Кто-то сорвал с себя шарф и накинул на шею Павлу. Тот успел лишь сказать по-французски:
— Господа, именем Бога умоляю вас, пощадите меня...
Через минуту его не стало.
Полковник Саблуков напишет позже:
«Мне противно называть имена кровопийц, которые отличились во время катастрофы своим варварством. Хочу только сказать, что я знал многих из них и знаю наверное, что их смертный час был особенно ужасен страшными душевными и физическими страданиями».
Пален появился во дворце, когда все было кончено. Но он предпринял меры помешать сторонникам царя вступиться за него. Вызванного Павлом Аракчеева задержали у городской заставы, генерала Кологривова просто арестовали...
О первых минутах после убийства известно следующее. Государя положили на постель. Беннигсен объявил слугам и караулу, что «государь скончался апоплексическим ударом». Солдаты встретили это известие довольно хмуро. Офицерам, выражавшим радость по поводу смерти тирана, они отвечали: «Нам он был не тиран, а отец».