Страница 35 из 62
― Попрошу встать.
Человек, стараясь освободить руку, молча, потемневшими, испуганно зелеными глазами смотрел на Володю. Он не замечал, что Василий Григорьевич целится в него из дрожащего маузера и что у самого уха, в затылок ему, направлен тоже дрожащий револьвер Давида.
― Господин Слезкин? — спросил Володя.
― Да, Слезкин,— чувствуя, что не может освободиться, прерывающимся густым баритоном произнес человек.
― Полковник отдельного корпуса жандармов Евгений Павлович Слезкин?..
― Ну да... Евгений Павлович Слезкин... Пустите руку...
― Попрошу встать.
Полковник Слезкин опустил на ковер одну голую, волосатую ногу. Подумав, он опустил и другую и, сидя так на диване, свесив босые ноги, в одной короткой рубашке, он надтреснутым голосом, но все еще громко, сказал:
― Вам, собственно, что угодно?
― Узнаете своевременно.
Слезкин стал одеваться. Болотову казалось, что все, что он видит, происходит не наяву и не с ним, до такой степени было странно смотреть на эти чужие голые ноги, на эту обнаженную, красную, с торчащим кадыком шею, на то, как здесь, среди них, незнакомых и враждебных людей, одевается пожилой, вероятно, женатый и семейный человек.
― Где ваш револьвер? — строго спросил Володя.
― Револьвер?..— Слезкин провел рукой по лбу.— Под подушкой револьвер...
― Сядьте сюда, за стол.
Болотов видел, как Давид приставил к стриженому седому виску револьвер. Он видел, как тряслись у Давида пальцы и как у Слезкина у носа и около скул проступили багровые пятна и задрожала нижняя челюсть. Давид, не опуская револьвера, заговорил быстро, заикаясь и глотая слова:
― Что значит?.. Если вам велят, то есть приказывают, то вы обязаны садиться куда сказано, то есть куда велят...
Володя поморщился:
― Господин Слезкин.
Слезкин встал и, с усилием волоча ноги, опустился в низкое плетеное кресло. Сев за привычный письменный стол, по привычке спиною к двери, увидев на привычных местах привычно знакомые, всегда одни и те же предметы: сафьяновый черный портфель, чернильницу, пресс-папье в виде подковы, он внезапно притих и, стараясь быть твердым, сказал:
― Что же вам, наконец, нужно?..
― Узнаете своевременно.— Володя отвел револьвер Давида.— Вот что, господин полковник Евгений Павлович Слезкин, даю вам пять минут сроку...
Володя не кончил. Слезкин с минуту остановившимися глазами в упор смотрел на него и вдруг, не отрывая глаз от лица Володи, медленно приподнялся с кресла и так же медленно, прямой, высокий и белый, как скатерть, начал пятиться задом к дверям. Пятясь, он постепенно подымал руки, точно прося пощады, и подняв их до уровня плеч, закрывая лицо, широко расставил толстые пальцы. И тут Болотов услыхал то, что долго потом не мог забыть, что долгое время заставляло его в холодном поту, ночью, вскакивать с койки. Он услыхал прерывистый, стонущий заячий лай. Было невозможно поверить, что эти визгливые, непохожие на человеческий голос звуки выходят из горла вот этого крепкого, пожилого, в синих рейтузах и белой рубашке, человека. Слезкин, не опуская поднятых пальцев, и все так же не отрывая глаз от Володи, и все так же пятясь назад, и все так же визгливо лая, шаг за шагом отступал в угол, как будто в углу было его спасение. Болотов отвернулся.
Но внезапно, заглушая этот заячий лай, из прихожей поднялся и, наполняя низкие комнаты, повис в воздухе другой, еще более неожиданный звук: пронзительный женский щемящий вопль. И, расталкивая дружинников и кидаясь грудью на них, в комнату ворвалась женщина, с нездоровым цветом лица, полная, в папильотках, видимо, прямо с постели. Не умолкая ни на минуту, не понимая, что с ней и что она делает, зная только, что ее муж умирает, она бросилась на колени, ловя ноги то Володи, то Сережи, то Болотова, хватаясь за них и целуя их сапоги, снова целуя и захлебываясь от плача повторяла одно, лишенное смысла слово:
― Спасите!.. Спасите!.. Спасите!..
Болотов видел, как Василий Григорьевич уткнулся носом в занавески окна и как Давид, отшвырнув свой револьвер и закрыв руками лицо, выбежал вон. Володя, бледный от гнева, решительно подошел к женщине. Он поднял ее на руки, как ребенка, и угрюмо забормотал:
― Успокойтесь, сударыня... Успокойтесь...
Женщина продолжала биться. Ее полное, мягкое тело в длинной ночной сорочке сотрясалось от плача. Вырываясь из твердых объятий Володи, она, забыв все другие слова, выкрикивала одно и то же, подсказанное отчаянием слово:
― Спасите!.. Спасите!.. Спасите!.. Спасите!..
Болотов почувствовал, что не может больше молчать и что у него сейчас брызнут слезы. Боясь этих слез, он повернулся к Володе:
― Пощадите его...
Володя ему не ответил. Крепко держа женщину на руках и зажимая ей рот платком, он быстро, уверенным шагом вышел в прихожую:
―Прозевали! — сквозь зубы сказал он.— Вороны!
Слезкин стоял теперь в левом углу, у двери. Володя, вернувшись и заперев двери на ключ, со вниманием, пристально взглянул на него и отчетливо и громко сказал:
— Ну-с, господин Слезкин, по постановлению московской боевой дружины вы приговорены к смертной казни... через повешение,— понизив голос, прибавил он.—Эй, кто там?.. Веревку!..
Никто не пошевелился. Володя нахмурился. Болотов, чувствуя мелкую, неудержимую дрожь в ногах, пониже колен, опять подошел к нему:
— Владимир Иванович...
— Чего?
— Владимир Иванович...
— Ну, чего?
— Пощадите, Владимир Иванович...
Лицо Володи перекосилось. На правой щеке под густой черной бородой, около сжатого рта, запрыгали судороги. И, не глядя на Болотова, он хриплым голосом крикнул:
— Убирайтесь все к черту! Все!..
Болотов, не помня себя, вышел из комнаты. В прихожей не было никого. Только у выходных, запертых на цепочку дверей с бесстрастным лицом и с браунингом в руке дежурил не знакомый Болотову рабочий. Кто-то, всхлипывая, рыдал в углу. Закрывшись жандармской шинелью, весь мокрый от слез, в прихожей за вешалкой притаился Давид. Незнакомый дружинник взглянул на него и презрительно скривил губы.
В комнате Слезкина, кроме Володи, остался один Сережа. Когда Болотов вышел, он тронул Володю за рукав и тихо сказал:
— Бог с ним, Владимир Иванович...
Володя задумался. Опустив голову и расставив широко ноги, он думал секунду. Сережа закрыл глаза. Вдруг Володя дернул вверх головою:
— Трусы! Все трусы!..— пробормотал он и, избегая глаз Слезкина, незаметным проворным движением выхватил из кармана маленький, тускло-синий револьвер и, сжав зубы, почти не целясь, выстрелил в угол. Комната густо наполнилась клубами едкого дыма. На ковре, закинув высоко голову и опираясь затылком о стену, лежал смертельно раненный Слезкин».
* * *
Когда-то неподалеку от Никольских ворот Кремля стоял восьмиконечный крест, на котором у ног Спасителя виднелась скорбная фигура Богоматери. На кресте надпись: «Отче, прости им, не ведят бо, что творят».
На этом месте в феврале 1905 года был убит великий князь Сергей Александрович, дядя царя.
Являясь генерал-губернатором Москвы, великий князь снискал к себе симпатию ее жителей. Обывателям жилось спокойно, мастеровые в общем-то были своей жизнью довольны.
Но разночинная молодежь, удаленная генерал-губернатором из Москвы, простить ему этого не могла. Заграничный комитет социал-революционеров приговорил его к смерти.
Великому князю стали посылаться разные письма с угрозами, оставляемые им без всякого внимания. Правда, письма очень встревожили его супругу Елизавету Федоровну.
Дел было много. И не только московских. В 1881 г. Сергей Александрович съездил в Палестину, после чего создал в Петербурге Палестинское общество, существующее и поныне. Благодаря обществу в Палестине открылись больница, школа и странноприимный дом, оказывалась помощь русским богомольцам. За счет великого князя производились раскопки близ храма Гроба Господня в Иерусалиме и найдены Судные врата, что явилось доказательством подлинности места Голгофы. Там был воздвигнут храм св. Александра Невского. Благодаря Сергею Александровичу реставрировался храм близ Назарета, обновлялись иконостасы.