Страница 16 из 62
Конечно, Вера была в курсе дел своих сестер.
Из Гжатского уезда ее привезли в Москву и определили в частный пансион, где готовили преимущественно гувернанток. Но эта работа ей не нравилась, и Засулич после пансиона поступила на должность писца к мировому судье в Серпухов, где пробыла более года. Потом она вместе с матерью переехала в Петербург, там поступила в переплетную мастерскую, основанную — как это тогда часто практиковалось — на артельных началах. Одновременно Засулич учительствовала в одной из бесплатных воскресных школ для народа. Их в столице было множество.
«Я мечтала,— писала она,— о подвигах, о борьбе «в стане погибающих за великое дело любви». Я жадно ловила все подобные слова в стихах, в песнях: «скорей дадим друг другу руки и будем мы питать до гроба вражду к бичам земли родной». Жадно читала Некрасова. Откуда-то мне попалась «Исповедь Наливайки» Рылеева и стала одной из главных моих святынь: «известно мне: погибель ждет того, кто...» и т. д. «Есть времена, есть целые века, когда ничто не может быть прекрасней желания тернового венка». Он-то и влек к «стану погибающих». Несомненно, эта любовь была сходна с той, которая явилась у меня к Христу, когда я в первый раз прочла Евангелие. Я не изменила ему;
Он самый лучший. Он и они достаточно хороши, чтобы заслужить терновый венец, и я найду их и постараюсь на что-нибудь пригодиться в их борьбе. Не сочувствие к страданиям народа толкало меня в стан «погибающих». Никаких ужасов крепостного права я не видела, а к бедным я сперва поневоле относилась с горькой обидой, потом чуть ли не с гордостью сама себя причисляла, а что пока, как богатая, это я своей бедой, а не привилегией считала».
Вера Засулич, попав в круг ее сестер, знакомится с самым решительным из встречавшихся там людей — Нечаевым. Малообразованный, но обладавший сильной волей, молодой человек задумал совершить в России социальную революцию. Уж если он Бакунина сумел обвести вокруг пальца, то навешать лапши на уши девушке было проще простого. Сохранились малоизвестные воспоминания Засулич о ее встрече с Нечаевым:
«Не помню, с чего началось дело. Мои воспоминания уже застают студентов разделенными на два лагеря: умеренных и радикалов, нечаевцев. Умеренные были в большинстве. Но и те, и другие, вместе взятые, составляли маленькое меньшинство среди студенчества. Это была группа инициаторов, человек в триста, подобравшаяся из студентов первого и второго курсов всех тогдашних высших учебных заведений Петербурга: университета, медицинской академии, технологического и земледельческой академии».
Однажды Вера осталась ночевать у хорошей знакомой Нечаева. Он зашел к ней в комнату и стал рассказывать о своих намерениях поднять массы на революцию.
«Мне так тяжело, так тоскливо было говорить свои «невероятно», «не знаю»... я видела, он очень серьезен, это не болтовня о революции, он будет делать и может делать — ведь верховодит же он над студентами... Служить революции — величайшее счастье, о котором я только смею мечтать, а ведь он говорит, чтобы меня завербовать, иначе и не подумал бы... И что я знаю о народе: бяколовских дворовых или своих брошюровщиц, а он сам из рабочих… Быстро мелькали в голове взволнованные мысли...
— Я вас полюбил...
Это было более чем неожиданно. Как быть? Кроме изумления и затруднения, как ответить, чтобы не обидеть, я ровно ничего не чувствовала и прошлась по комнате.
— Я очень дорожу вашим хорошим отношением, но я вас не люблю,— ответила наконец.
— Насчет хорошего отношения, это позолотить пилюлю, что ли?
Я не ответила. Он поклонился и вышел.
Утром за самоваром мы встретились с Нечаевым как ни в чем не бывало.
Каким-то инстинктом я его словам тогда не поверила. Позднее убедилась, что инстинкт подсказал мне правду. Нежные отношения, в которых не обошлось без признаний в любви, были у него и в это время, и скоро после, за границей и в Москве. Невероятно, чтобы при этом огромном деле, которое он предпринял, полагаясь на одного себя, в его душе оставалось место для нескольких «любвей» или ловеласничанья. Вероятнее, что в некоторых случаях он признавался в любви, когда считал это нужным для дела. По заповеди «Катехизиса», революционер — человек обреченный: для него нет ни любви, ни дружбы, никаких радостей, кроме единой революционной страсти. Для революционера не должно быть никакой нравственности, кроме пользы дела... В том же документе «содействию женщин» придается огромное значение.
Меня он, вероятно, еще раньше задумал взять с собой за границу для помощи в различных делах. Ведь он случайно считал меня гораздо бойчее, развязнее, чем я была. Могла я ему пригодиться и знанием языков...
На другое утро, еще не совсем рассвело, когда, проснувшись, я увидела перед собой Нечаева со свертком в руке:
— Спрячьте это...
Ничего не объяснив и не прибавив, он тотчас ушел. Это в последний раз, что я его видела в полутьме зимнего утра. В небольшом свертке были какие-то бумаги, крепко увязанные. Томилова завернула в платок и уложила в мешок из шнурков — с таким в баню ходят. Она заметила, что, если бы он попался, это могло бы погубить несколько сот человек. Я взяла мешок с собой, ни на минуту не теряя из виду.
Вечером, отправляясь домой, я вдруг сообразила, что глупо было не сбегать отнести его днем. Особенное опасение внушали мне пустынные мостки через Неву, ведшие к домику Петра Великого, близ которого была наша квартира: пьяные преградят дорогу, не то еще что-нибудь случится. И действительно, еще издали меня испугал на половине мостков быстро шедший навстречу мужчина. Поравнявшись со мною, он схватил меня за отворот шубки и потащил за собой. В другое время я бы крикнула, и это тотчас же помогло бы, так как на конце мостков стоял городовой. Но нельзя же кричать с такой ношей. Я принялась молча колотить изо всей силы своего врага. Наполовину пустой мешок с твердым свертком действовал как кистень. Выругавшись, напавший меня выпустил, и я побежала дальше. Я была довольна. Дело в том, что меня легко испугать, а между тем я страстно желала быть храброй. До приезда в Петербург моя храбрость почти не подвергалась никаким испытаниям».
Нечаев, уехав за границу, слал письма своим единомышленникам на адрес Засулич. Как сильно замешанной в нечаевской истории, ей пришлось поплатиться. Ее сначала привлекли к дознанию как обвиняемую.
Почти два года она провела в Петропавловке. Но потом за недостаточностью улик выпустили и в административном порядке выслали в Новгородскую губернию. Здесь нельзя не сказать о гуманном направлении суда, благодаря этой гуманности она оправдана и за покушение на Трепова.
Чем зарабатывать на жизнь, не нашлось, и Засулич по ее просьбе дозволяют переехать в Тверь, где она поселилась у старшей сестры. В мае она получает разрешение перебраться в Харьков и поступить там на акушерские курсы. Их Засулич окончила в 1875 г. Тогда же она становится членом киевского кружка, куда входили Стефанович, Бохановский, Дейч и др. Они селились небольшими группками по деревням, ведя пропаганду среди крестьян. Сначала Вера Засулич жила в деревне с милым названием Цибулевка, Напарником у нее был М. Фроленко. Потом перебралась в городок Крылов, где находилась М. Коленкина; они очень сдружились.
Примерно в это время появился роман И. С. Тургенева «Новь» — по поводу «хождения в народ». В романе Тургенев «решил высказать точно, определенно и по возможности убедительно следующий свой взгляд: «Хождение в народ» есть ни больше ни меньше как трагикомический фарс; стремление к героической преобразовательной роли есть не что иное, как преступление перед духом и потребностями времени». Великий романист нарисовал революционеров самыми черными красками. Отзвук либеральной критики на роман Тургенев предвидел. «Нет никакого сомнения,— писал он Я. Полонскому,— что если за «Отцов и детей» меня били палками, за «Новь» будут лупить бревнами».
Суда над Засулич ожидали все газеты. В зале можно было увидеть многих журналистов, сочинителей. Достоевский, склонясь к соседу, сказал, что наказание этой девушке неуместно, излишне. Следовало бы выразить — иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... «Нет у нас, кажется, такой юридической формулы,— добавил писатель,— а чего доброго, ее теперь возведут в героини».