Страница 92 из 120
говорил.
– А нужно не тысячу раз говорить, а засадить суток на трое,
вот они тогда скорее вспомнят. А то ты разговариваешь с ними,
словно они тебе приятели. У тебя – все приятели, кто под руку
ни подвернись.
Хозяйка говорила это с усталым выражением, разматывая
платки и снимая шубку, которую муж заботливо взял и повесил
в маленькой передней на вешалку.
Ее раздраженный вид, неизвестно к чему относившийся,– то
ли к неисправным мужикам, то ли еще к чему,– сразу
подействовал так, что и у Василия и у Петра пропала свобода
движений. И когда ее громкий раздраженный голос на минуту
замолкал, в комнате водворялось молчание.
А тут она посмотрела на чистый, только что вымытый к
празднику пол и крикнула:
– Это что тут? Кто это навозил сюда грязи? – Но, взглянув на
башмаки Петра, она сейчас же замолчала.
А Петр, всего несколько минут назад говоривший, что ему
теперь все равно, что о нем люди думают, взглянув на свои
356
башмаки и на грязные следы их около стола, где он вчера
вечером сидел за чаем, покраснел во всю щеку.
– Ой как спину разломило! – сказала хозяйка, видимо,
нарочно сказав эту фразу с тем, чтобы перевести на другой
предмет свой раздраженный вид и заменить его усталым с
дороги.
Она пошла за перегородку, потом в кухню. И оттуда
послышался ее властный хозяйский голос:
– Что ж, у тебя рук нет? Как только хозяйка из дома, так вы
тут и городите черт ее что?
Василий ходил за ней, потирая руки, как будто он чувствовал
себя виноватым в ее усталости. А виноватым он себя чувствовал
потому, что она, наверное, скажет: «Вот ехала, думала побыть
вдвоем перед праздником, отдохнуть, а он тут приятелей каких-
то навел в рваных башмаках, которые весь пол выгваздали».
Когда Василий входил в комнату, он не находил, что сказать
Петру, и все только потирал руки и говорил:
– Вот эти мужики, сами же будут ломать лошадям ноги, а
чтобы поправить мостик, надо их силком заставлять.
Потом хозяйка прошла за перегородку в спальню и что-то
возилась там. Видно, что ей под руку попадались не те вещи,
какие нужно, и она в сердцах швыряла их.
Оба друга, чувствуя ее присутствие рядом с собой, не
находили, о чем говорить, и неловко молчали.
Василий чувствовал себя так, как будто он легкомысленно
зазвал приятеля, не подумал о жене и устроил ей лишнюю обузу.
Да еще пустился с ним в разговоры о высоких материях, даже
благодарил его. А теперь он ему вдруг показался таким
надоевшим, как будто он сам теперь не знал, о чем с ним
говорить и как его выжить. И показать это было нельзя, неловко.
Если бы он его сразу сухо принял, тогда бы тот в разговоры не
пустился и пол не испачкал. А теперь приходится делать сладкое
лицо на две стороны: жену успокаивать и ему вида не
показывать.
Его даже самого зло на себя брало, как он отрекомендовал
Петра жене: студент московского университета! Наша будущая
звезда! А из-за этой звезды придется пол другой раз, мыть.
Все это сразу разбило настроение и возможность простого
непосредственного отношения к своему другу. И Петр стал
вдруг казаться Василию каким-то блаженненьким: говорит о
357
звездах, о мирах там каких-то, а у самого башмаки худые да
рубашка с плеч валится.
А главное, что сам вчера распустил слюни, с уважением его
слушал.
– Василий, пойди сюда! – крикнул из спальни голос жены.
Василий почему-то на цыпочках пошел в спальню. И было
немножко смешно, как он в своих больших сапогах шел на
цыпочках. И почему на цыпочках? Что, жена была больна, что
ли, или спала?
Жена стояла в спальне около окна и при входе мужа не
оглянулась. Она теребила руками бахрому своей шали,
раздраженно обрывая ниточки и катая их между пальцами.
Потому что она не оглянулась, Василий еще больше
почувствовал себя виноватым.
– Что же, он у нас и на праздник останется? – спросила
хозяйка.
– Тише, пожалуйста, он услышит,– сказал испуганным
шепотом Василий.
И они стали сердитым шепотом говорить о Петре.
Она чувствовала себя несчастной и потому раздраженной от
присутствия постороннего человека, который ей ни на что не
нужен и никакой находки в своих худых башмаках не
представляет, а там еще приедут гости, и муж его будет всем
представлять:
«Студент московского университета. Наша звезда».
А не подумал о том, где его положить. Об этом жена думай.
И чем они больше говорили шепотом, тем больше раздражались
друг против друга.
Жена думала о том, что Василий нисколько не заботится о ее
покое и скоро первого встречного оборванца будет приглашать.
А Василий тоже уже начал раздражаться оттого, что он в своем
собственном доме не может пригласить, кого ему захочется.
Почему она водит к себе всяких приятельниц, и они трещат с
ней обо всякой ерунде, а он раз в пять лет встретил человека,
отошел с ним душой, подумал, поговорил по-человечески и
вдруг – боже мой – целый скандал!
– Приглашай, пожалуйста, сколько угодно, тебе никто не
запрещает, только выбирай для этого более подходящее время.
– Как же я могу выбирать подходящее время, что же я за ним
посылал, что ли! Человек на перепутье сам зашел.
– К тебе нынче один зайдет, завтра другой, конца нет!
358
– Да кто же уж это так ко мне заходит? что, у меня каждый
день, что ли, бывают? Что ты брешешь?
Василий чувствовал, что у него уже начинают дрожать руки
от разгорающейся злобы против жены, которая говорит
заведомую неправду. Но громко говорить и кричать было нельзя,
потому что за перегородкой был Петр, приходилось злые,
полные яда слова говорить только шепотом; от этого еще
больше закипало раздражение.
– Ты из-за чужого человека готов мне горло прорвать! –
почти крикнула жена.– Да на черта он мне нужен, пришел сюда,
а у меня вместо спокойствия только одно расстройство.
– А кто в этом виноват? – шептал злобным шепотом
Василий.– Что ты на людей кидаешься как собака. Взбесилась
совсем!
Тут и пошло. Жена упала на кровать лицом в подушки и
стала всхлипывать от обиды. Всегда этим кончалось. Сама
поднимет тон, раскричится, как торговка, черт бы ее побрал, а
потом распустит слюни.
В обычных случаях Василий, в это время почувствовав, что у
него в глазах темнеет от злобы, пускал что попало об пол и,
хлопнув дверью, уходил из дома. А теперь нельзя было так
сделать, потому что за перегородкой был Петр.
Ведь как было хорошо! Как мирно, по-дружески беседовали,
нет, влетела, как дьявол, и заварила кашу. Только и живешь
спокойно, пока вот с ней сидишь, а как чужой человек
показался, так все к черту и полетело.
И чем больше думал об этом, тем больше его разбирало зло,
и не было никакой жалости к жене, лежавшей на постели и
вздрагивавшей своими круглыми плечами. Так бы и двинул ее
по этим плечам-то, черт бы ее драл!
– Да мне, может быть, ее родственники ни на черта не
нужны, мне приятней поговорить с приятелем! Хоть у него
башмаки худые, а он на целую голову выше всех родственников,
потому что человек головой живет, а не брюхом,– думал он.
Раздражение еще больше увеличивалось оттого, что
неудобно было, оставивши гостя одного, препираться за
перегородкой. Да он еще все слышит небось.
А потом Василию пришла мысль, которая обыкновенно
приходила в этих случаях: он подумал о том, что жена хоть и
кричит и скандалы устраивает, но ведь жить-то ему с ней. Петр
этот пришел и ушел. А она навсегда с ним останется. И если он,
359
в самом деле, из-за чужого человека будет скандал устраивать,