Страница 91 из 120
перильцами в сенцы.
352
– Кто там? – послышался недовольный мужской голос из
избы.
Дверь отворилась, и на пороге показался полный, высокий
человек в расстегнутом френче и сапогах. Он смотрел со света в
темноту сенец и не видел, кто перед ним.
– Васька! – крикнул студент,– чертушка! Узнаешь?
– Петя, Петрушка, голубчик, неужто ты?
Петр вошел в комнату, обставленную по-городски, со
стульями, столом между окон, покрытым скатертью, с геранью
на окнах.
Друзья обнялись и поцеловались.
– Ну-ка, дай посмотреть-то на тебя,– сказал Петр, взяв за
руки хозяина и повертывая его к свету.– Ну, брат, и растолстел!..
– Да, черт ее знает отчего брюхо растет,– сказал хозяин,
стягивая на животе обеими руками ремень.– Нет, ты-то, ты-то,
откуда тебя занесло?
– В университете ведь я! Первый Эм Ге У, понял?
– Черт ее что... Ну, дела. На ученого, значит, идешь.
– Ага! Полезли, брат, чумазые!
– Черт ее что... А как сюда-то попал?
– От родителей, можно сказать, сбежал. Учиться-то мне еще
через две недели, а уж мне очень нудно с ними стало. Сбежал
раньше сроку. Все попрекают меня, что деньги не зарабатываю.
Приехал на твою станцию, а тут меня старичок подвез.
– Да что ж ты не написал-то, тюря! Я б за тобой такую пару
выслал! Можно сказать, студент московского университета,
первого Эм Ге У, наша будущая звезда, а идет пешком.
– Ничего. Не в этом суть.
– Как же – ничего. Неловко. Ежели бы у меня не было, а то,
слава тебе господи,– сказал хозяин, поводя рукой кругом.
– Значит, доволен?
– Покуда некуда. Помнишь, Васька бесштанный, можно
сказать, а теперь Василий Федотыч. Часы стенные, стол
письменный... Погляди-ка, настоящий, из усадьбы.
И правда, вымытые чистые полы, новенькие дерюжечки,
часы, письменный стол, наколотые бумаги на проволочном,
загнутом кверху гвозде у окна,– все это показывало сытость и
довольство.
– Вот только растет брюхо, черт его знает отчего. Для
коммуниста как будто неловко,– сказал опять Василий.– Ну-ка,
353
Степанида, самовар там поставь! – крикнул он куда-то за
перегородку.– Жены нету дома, один нынче сижу.
– И жена есть?
– А как же, красавицу отхватил, вот завтра посмотришь. На
праздник к родным уехала, а через три дня у нас праздник. Сюда
все приедут. Это она у меня порядок наводит. Баба, можно
сказать, жох.
– Скажи, пожалуйста, как идет время,– сказал Василий, когда
они сидели за чаем, и он неумелой мужской рукой доливал
чайник, толстыми пальцами закрывал крышечку и наливал чай в
стаканы.– А какое было время! Героями, можно сказать, были! А
что ж, и правда, герои. Перекоп-то, ого!
И приятели стали вспоминать героические времена. Один
сидел в распахнутом на толстом животе френче, с круглым
подбородком и толстой шеей. Другой – в худых грязных
башмаках, с давно нечесанными волосами, с наивно-
восторженным лицом.
Но Василий все возвращался к своему теперешнему
благополучию, и ему хотелось, чтобы его друг лучше
почувствовал, как он хорошо теперь живет.
– Я, брат, и поставил себя здорово: председатель
райисполкома, прием, все как следует. Это у меня жена,– она
меня настрочила. Ты летом приехал бы посмотреть, как у нас
тут. Прямо – дача, можно сказать: цветник был около дома.
Петр, радостно улыбаясь, слушал друга. А потом, когда тот
все рассказал и про цветники и про прием, и ему уже нечего
было рассказывать, Петр стал говорить о себе.
– Да, вот, брат, какая это штука,– наука! – сказал он,–
захватила, можно сказать, за обе печенки. То я жил себе в
деревне Коврино Глуховской волости и думал, что все т у т. А
потом, как открылось мне, что на каждой пылинке тоже
существа всякие, которых никаким глазом не увидишь, да как
посмотрел я в телескоп на небо, где вместо искорок вот такие
штуки плавают! И ежели с них на землю посмотреть, так не то,
что Глуховской волости, а и самой земли-то не увидишь, она
меньше песчинки,– так, брат, у меня ровно другие глаза
открылись. Вот ей-богу! И вся эта махинища летит в
пространстве без конца времени. Какая ж тут к черту Глуховская
волость, когда мы не в волости живем, а в том, чего ум охватить
не может.
354
Петр, возбужденно взъерошив волосы, остановился и
блестящими глазами посмотрел на Василия.
– Да, это, брат, штука,– сказал тот, покачав головой.
– И вот, братец ты мой, прежде, бывало, все думаешь, как
быть: башмаки худые, домой стыдно показаться, от людей
совестно. А теперь иной раз станет невмоготу от своей нищеты,
так что ж ты думаешь: посмотришь на звезды, этак прикинешь
наравне с ними худые башмаки – и все это вдруг такая
чепуховина окажется, что самому смешно станет. Может быть,
целый миллиард верст пространства и целые планеты у меня в
мозгу умещаются, и все это я охватить могу, а я буду от худых
башмаков духом падать или от людей, которые этого ни черта не
видят, а судят обо мне только, что у меня башмаки худые. И
думают, что ежели они сидят в Глуховской волости, то тут все.
– Башмаки не весь век худые,– сказал Василий,– вот
выучишься, на должность поступишь, тоже почет будет, не хуже
меня.
– Не в этом суть! Может, у меня и тогда худые будут.
Помнишь, гражданскую-то: нешто тогда у нас крепкие были? А
нам на это наплевать было. Иные мужики мне говорят: «Что ж,
воевал, воевал, а ничего не навоевал». Я знаю, что я навоевал: я
целый мир завоевал. А прежде у меня только одна волость была.
Вот в чем суть.
– Да, это правильно,– сказал Василий. И прибавил: – Вот,
брат, как я тебе рад! Так ты меня разворошил всего, ровно я
помолодел на десять лет. А тут расстраиваешься иной раз
оттого, что сбруя у тебя на лошадях плохая, не такая, какую
хотелось бы, как председателю райсовета.
– Чепуха!
– Да я-то насчет этого тоже... это вот жена у меня любит,
чтобы все было, как полагается. Нет, разворошил ты меня,
можно сказать. Ведь, это что, ей-богу. А вот так живешь и
живешь, думаешь, что весь мир-то в твоей волости и что самое
что ни на есть главное, чтобы сбруя у тебя хорошая была.
III
На следующий день приехала жена. Василий выбежал на
улицу и вернулся радостный, таща какой-то пестрый узел.
– Сказал ей, что ты приехал! – крикнул он и опять убежал,
очевидно, за другими узлами.
355
Через несколько минут дверь опять распахнулась, показался
Василий опять с узлом и на ходу говорил:
– Вот, студент московского университета. Первого Эм Ге У...
Наша звезда будущая. Небось никогда не видала? Это, брат,
такой человек! Голова, одним словом.
За ним показалась жена, молодая, красивая женщина в белом
шерстяном оренбургском платке и короткой плюшевой шубке,
очевидно, сшитой городской портнихой. Она входила с тем
выражением готовой приветливости, с каким входит хозяйка,
когда ей говорят о приезде важного, именитого гостя.
Но когда она вошла в комнату, то, увидев Петра, невольно
оглянулась по комнате, как бы ища глазами кого-то другого. Но
никого, кроме него, не нашла. Она протянула Петру руку все с
той же улыбкой приветливости, но ставшей несколько
натянутой. Как будто человек приготовился к одному, а увидел
совсем другое. И, как бы желая найти оправдание своему
изменившемуся выражению и направить его на другое, сказала:
– Уж ехала, ехала по этой грязище, все жилы себе вымотала.
Да скажи ты горбачевским мужикам, чтобы они свой мост
починили. А то лошадь всадили, чуть ноги себе не поломала.
– Ах, сукины дети,– сказал Василий,– ведь я им тысячу раз