Страница 90 из 120
вслед старушке, когда она в своих валенках и платке
поворачивалась в дверях, закрывая их за собой.
– Вам что позволите?
– Мне пачку бумаги и конвертов. Да! Еще перышек копеек на
пять.
– На это хоть не обидно чек писать: с лихвой расход на него
покрыли. А вот такие-то вот, копеешники, прямо по миру
пустят, все соки высосут! Она вот пришла, повертелась, товар
свой ухватила, а того не понимает, что от нее убыток казне.
– А что, при больших отчетах уж небось не смошенничаешь?
– спросил маленький человек.
Продавец, выпятив нижнюю губу, неопределенно пожал
плечами:
– Как сказать... при нашем небольшом деле, когда весь отчет,
скажем, весит не больше десяти фунтов, конечно, обжулить
нельзя. И ежели недобросовестного человека на наше место
посадить, который уж с молоком матери привык хапать, так тот
двух месяцев не просидит – сбежит: копейки не утащишь. Хоть
348
и прибыли не добудешь, но зато и самому попользоваться не
придется. А там, где отчеты на пуды идут, там много свободней.
Иной раз так-то сидят-сидят над проверкой, потеют-потеют и
через три года выведут заключение, что налицо явная растрата.
Сейчас посылают арестовать такого-то. А его уж родные давно
за упокой поминают. Хапнул, поблаженствовал, сколько нужно,
да на тот свет и удрал. Ищи-свищи... И чем больше дело, тем
больше пудовые отчеты любят. И не то чтобы жулики были,
совсем даже наоборот, есть честные до святости,– но художники
своего дела. Ежели бы им запретить писать отчеты, а учитывать
по балансу в две минуты, какой процент прибыли дало
предприятие, так все бы разбежались. Это погибель! Вам счетик
потребуется?
– Нет, я для себя беру.
– А что же, и для себя на память можем написать. Бумагу-то
все равно бросать. Вон какая кипа. Это всего за неделю. А
оправдала ли она себя – это еще вопрос.
– Вам при каждом бы магазине фабричку маленькую
бумажную построить,– сказал маленький человек,– чтобы чеки
эти перерабатывать и опять в дело пускать.
– При каждом – это слишком жирно, а вот объединиться бы в
трест магазина по три,– сказал продавец,– это бы дело!
349
Звезды
I
Грязная осенняя дорога от станции шла по опушке. На
оголенных ветвях висели капли тумана, и мокрый желтый лист
насорился в глубокие колеи.
Туман висел над мокрым полем, и на каждой травинке
озимей держались капельки.
В предсумеречном воздухе направо от дороги выплывали из
тумана неясные силуэты деревьев и, медленно отставая,
исчезали опять.
Телега ныряла по грязным колдобинам. В ней сидели
старичок в бараньей мокрой шапке и полушубке и студент в
грязных худых башмаках с поднятым от сырости воротником
теплой куртки.
– Ну, спасибо тебе, старина,– сказал студент,– а то шлепать
по такой грязи – удовольствие небольшое.
– Да, неспособно,– ответил старичок.
– Так, говоришь, хорошо живет?
– Василий Федотыч-то? На что лучше. Человек, можно
сказать, настоящий.
– Да... Приятель. Сколько мы с ним видов видали в
гражданскую... Страсть!.. Он, значит, начальством уже
заделался? А я вот по ученой части пошел. Дома только беда –
отцу самому жрать нечего, писцом, говорит, лучше бы поступил,
все от тебя какой-нибудь толк был бы, а я, брат, вот как к науке
присосался,– ничего мне, кроме, не надо.
– Наука тоже дело хорошее,– сказал старичок.
– Конечно, я бы мог и писцом поступить и на какую ни на
есть должность определиться, а вот – тянет. Дома житья не
стало: отец ругается, мать плачет, что ни корысти, ни прибыли
от меня в хозяйстве. Прямо жуду нагнали. Сбежал от них. Хоть
еще две недели до ученья, а ушел. Попреками надоели. Вот к
Васе по дороге заверну, деньжонок маленько перехвачу и
поживу у него. Я человек легкий. В одном месте не оценят – я в
другое пойду. Не в этом суть. Ей-богу, старина, на свете
хорошо!..– сказал студент, запихивая полу куртки на подогнутых
коленях.
– И знаешь, чем меня наука приманула?
350
– Чем, батюшка? – спросил старичок.
– В две трубочки посмотрел – и кончено дело. Теперь мне,
кроме науки, ничего не нужно.
– В какие трубочки?
– Одна такая, что в нее видно то, чего около тебя простым
глазом не увидишь. Нам кажется, что вот тут ничего нет, а если
в трубку посмотришь,– так не оберешься, сколько всякой твари
напихано. Скажем, на клопа ежели посмотреть, так он под этой
трубкой с целого быка будет.
– Ах, сукин сын!..
– Блоха – с свинью.
– Чтоб ты подохла! – сказал старичок, покачав головой, не
глядя на студента и, подогнав вислоухую от тумана лошаденку,
сказал: – Но, милая!
– А в другую трубку наверх глянешь,– продолжал студент,–
там целые миры. Ты вот на звезду смотришь, думаешь, искорка
какая, а эта искорка больше земли.
– Что тут будешь делать!
Становилось темно. Туман расчистился, и над лесом
показались звезды.
– Вон звезды, это Большая Медведица называется, так они от
нас на триста миллионов верст дальше, чем солнце.
– Тьфу ты! Все сосчитали,– сказал старичок.
– Да, и вот эти две трубочки тебе показывают: одна – что уж
очень маленькое, чего вокруг себя не видишь, а другая – что
наверху делается.
– А мы посередке, значит? – сказал старичок.
– А мы – посередке. И видим мы, может, всего ничего, без
трубок-то. А там вон сколько всего. И вот я как увидел, так
крышка, потянуло меня и потянуло.
– Это потянет,– сказал старичок.
– Ты подумай, люди живут и ничего не видят, а под ними –
нет ни конца ни краю,– говорил студент, проведя рукой снизу
вверх, где сияли звезды.– Мне все отец говорит, хорошо бы
сарайчик пристроить. А я как эти звезды увидел, так мне скучно
стало с этими сарайчиками, ну, прямо ровно воздуху не хватает.
И не в этом суть, старина! Помрем, все равно сарайчиков не
удержим.
– Это что там...
– Так что ж на них жизнь-то класть.
351
– Это, значит, по человеку,– сказал старичок,– прежде,
бывало, один норовит хозяйство получше завести, денег
накопить, а другой в монастырь идет душу спасать. А теперь вот
тоже на свой манер. Это, значит, уже спокон веку так идет.
– Да,– сказал студент, задумавшись и глядя вперед по
дороге,– иной раз и кажется, что люди, вот не хуже отца, оттого
и об сарайчике думают весь век, что вот этого не видали. И
ровно слепые.
– Нет, это по человеку,– сказал старичок,– иному хоть в две
трубки зараз смотреть,– все равно ни черта не увидит. А на что
ты жить-то будешь?
– Проживу как-нибудь... У Василия немножко перехвачу. Я
ведь его от смерти спас. Деньги что – плевое дело. Не в том
суть. А в Москве у меня стипендия от казны двадцать два рубля.
– Что?
– Вспомоществование.
– А...
– Ах, Вася, Вася, пять лет его не видал.
Лес остался позади, и телега выехала на ровное поле, за
которым виднелись огоньки деревни, притаившейся около
оврага.
– И от нас будут видны, ежели в трубу посмотреть? –
спросил старичок.
– Звезды-то? Как же, будут.
– Премудрость.
– Уж такая, брат, премудрость, что раз увидишь,– ничего
больше не захочешь.
– Это по человеку,– сказал опять старик и прибавил: – Вот и
приехали.
– Ну, спасибо тебе, старина. Люди-то, видно, везде: от
родных сбежал, а чужой пригрел. В одном месте обидят, дальше
иди. Не в этом суть, старик...
II
Лошадь остановилась около пятиоконного дома с тесовыми
новыми воротами и ставнями на окнах.
– Вишь, как расстроился,– сказал старик.
Студент прошел в ворота, потом поднялся по ступенькам с