Страница 89 из 120
что потом всего наизнанку выворачивает. Доктора говорили мне
у нас в больнице, что катар у меня, и ни капли мне пить нельзя.
– Здоровому человеку, конечно, ничего,– сказал старичок,– а
вот больному – тяжко.
– Прямо мука-мученская,– сказал рабочий, покачав головой и
посмотрев на бутылку, которую он все держал в руках.– Вот
сейчас до самого дома травиться буду. Ведь дохну прямо. Этак
344
еще раза три домой съездил – и готов. А как приеду, значит,
первое дело – родню поить. Самому беспременно пьяным надо
быть. Потом пойдем по всем кумовьям, там надо пить тоже как
следует.
– Как же можно, на смерть обидишь,– сказал старичок и сам
уже попросил: – Дай-ка еще глоточек, мне уж немножко
осталось, сейчас дойдет.
Рабочий сначала сам, запрокинув голову, отпил несколько
глотков, потом, утерев с отвращением рот, передал бутылку
старичку.
Старичок пил, а он продолжал:
– И откуда эта темнота окаянная? Скажи, пожалуйста, от
попов и от религии отреклись, от этих порядков никак не
отмотаешься. Вот сейчас меня, к примеру, взять: заработал
деньжонок, домой бы приехал, по хозяйству бы справил что-
нибудь, корову, глядишь, купил бы, а вот чертовщины всякой
везу. Одной колбасы полпуда! Ведь это с ума сойтить надо! Да
водки этой, пропади она пропадом, сколько. А сам драный хожу.
Ой, мать честная, уж приехали? Что пил, что не пил... Ах,
провалиться тебе, даже в голове ни чуточки не замутилось!
Тьфу!
– Нет, я, кажись, слава богу, дошел, – сказал мужичок, – и на
чужой счет и немного выпил, а вышло в препорцию.
Они собрали свои мешки и, когда поезд остановился, пошли
выходить. Студент подошел к окну и стал смотреть на
платформу.
Вдруг он увидел, что рабочий, поддерживаемый мужичком,
шел, шатаясь по платформе, волоча мешок по земле, размахивая
свободной рукой и пьяным голосом орал песни. Потом закричал:
– Извозчик! Подавай, с-сукин сын, ехать хочу! Чего
собрались, туды вашу мать?! – крикнул он на стоявших и
смотревших на него мужиков. – Ну, смотрите, не запрещаю!
Те посторонились и молча смотрели. А один: высокий с
черной курчавой бородой сказал:
– Дошел, хорош. Ах сукин сын, – прямо земля не держит, –
молодей! Чей-то такой?
– Семена Фролова из слободки.
– Здорово живет. Ах, сукин сын, погляди, что выделывает!
– Вот это не даром отец с матерью растили. Сейчас приедет
домой – и себе удовольствие и другим радость. А тут гнешь-
гнешь спину... Тьфу!
345
Художники
В государственном писчебумажном магазине стояла перед
прилавком очередь человек в пять.
Продавец выписывал чеки и путался в чековой книге,
подкладывая листы переводной бумаги.
– Поскорей, батюшка,– говорила подслеповатая старушка в
большом платке, стоявшая первой в очереди,– что ты уж очень
долго копаешься-то?
– Что копаюсь! Листы слипаются, дуешь-дуешь на них
целый день, даже губы заболели. А тебе что нужно-то?
– Да мне конверт за копейку.
– Синий или белый?
– Белый, голубчик. Да ты мне без бумаги отпусти, что ж
бумагу из-за копейки тратить, ее больше испишите, чем товару
продадите.
Продавец, нагнув голову, посмотрел на старуху поверх очков.
– Ты в какой магазин пришла? – строго спросил он.
– Как в какой? – Ну, в казенный...
– Не в казенный, а государственный. Тут об каждой копейке
должны отчет дать. Поняла?
– А я, батюшка, заплачу кассиру копейку, а он тебе крикнет,
что я заплатила, ты и запишешь.
Продавец, еще ниже нагнув голову, снова посмотрел на
старушку поверх очков.
– Что же, мы и будем, как сычи, перекликаться?! Какая,
подумаешь, наставница выискалась. То-то бы тебя за
отчетностью смотреть поставить, одного крику не обобрался бы.
Получай вот лучше.
– Это что же, все три листа мне?
– А то сколько же?
Старушка с сомнением посмотрела на листы, где было
написано: год, месяц, число и на большом чистом пространстве
с линейками стояло: «1 коп.– 1 коп.». Потом нерешительно
пошла к кассе.
Продавец иронически посмотрел ей вслед поверх очков.
– Наш народ к отчетности приучить – все равно, что в новую
веру его окрестить,– сказал он, уже обращаясь к следующему
346
покупателю, черному гражданину в очках и в больших валеных
ботах с торчащими из-под шубы ушками.
– Не привыкли,– ответил тот, пожав плечами.
– Оно, конечно, невежественному человеку кажется, что все
это напрасно: товару на копейку, прибыли от него и вовсе одна
десятая копейки, а расходу тоже, глядишь, на полкопейки, да
еще рабочее время сюда причесть: иной раз слюнявишь-
слюнявишь пальцы,– покупатель уже на двор захочет, пока ты
эти листы разберешь. Зато мы убытку не боимся. Ведь по нашей
торговле взять бы нас да по шее. Потому что наторговали всего
на два шиша с половиной, а расходу столько, что нас всех, что
тут есть, ежели со всеми потрохами продать, того не выручишь.
А мы спокойны: ревизия приедет, спервоначалу схватится за
голову, пыль поднимет. Один дефицит сплошной. А мы на это:
«Извольте отчет поглядеть сначала, а кричать потом будете».
Как выволокешь им вот этакую стопочку, да покажешь, они
попрыгают-попрыгают, и сказать нечего. Еще руку пожмут в
благодарность за строгий учет.
– Значит, отчеты влетают в копеечку? – спросил следующий
покупатель, маленький человек без шапки, с поднятым
барашковым воротником.
– А как же не влететь-то?
– Иван Сергеевич, рубля не разменяете? – спросил кассир.
– А у вас-то неужто нет?
– Да нету еще, не набралось ничего, – сказал кассир, с
недоумением отодвигая то один ящик, то другой. – Вот нелегкая
принесла, товару на грош, а хлопот от тебя не оберешься.
Сейчас, подожди тут. Сядь вон на диванчик.
Кассир ушел куда-то.
– Мы-то еще ничего, – сказал продавец, – обороты у нас
пустяковые, а вот какой-нибудь трест возьмите или фабрику, –
вот где дела-то делают!.. Мне знакомый один рассказывал – у
них в тресте девятьсот тысяч один отчет стоил. Вот это я
понимаю. На трех извозчиках везли! Весь баланс их к черту
полетел из-за одного этого отчета. Зато прямо ахнули все: до
самой малейшей мелочи, до десятой доли копейки все выведено.
Вы, конечно, может быть, не интересуетесь этим, но ежели на
знающего человека, на специалиста, то восторгаться только
можно и больше ничего, потому что это – прямо надо сказать –
художник!
– Зря, значит, ни одного шагу не сделано?
347
– Зря-то, может быть, целые версты сделаны, а только вся
суть в том, что все обозначено. Мало того, что весь баланс
сведен, а видно еще каждую копейку с самого ее зарождения,
как она, матушка, шла по всем линиям и по всем инстанциям.
Ведь это – художественное произведение. Если на любителя,
конечно.
– Сколько же времени такой отчет разбирать надо? – спросил
маленький человек.
– Сколько... да нисколько. Нешто его разберешь! Чтобы его
разобрать и проверить в точности, это еще сто тысяч надо. Вот
разбогатеем, тогда, может быть, будем и проверять. А то ведь
это всех своих бухгалтеров да счетоводов на полгода надо
засадить.
– Сдельно бы отдать, – сказал высокий человек.
– Разменял, батюшка? – спросила старушка, когда показался
кассир, считая на ладони деньги.
– Разменял. Получай. Лист этот вон туда передай, а этот
возьми себе.
– Зачем, родимый?
– Для памяти.
– Хорошо, милый, возьму.
– Товару на копейку всего, а уж разговору – не оберешься,–
сказал кассир, бросив деньги в ящик, и недовольно посмотрел