Страница 80 из 120
становился угнетеннее, рассеянней, спотыкался на пятки
впереди идущих, а один раз издал горлом какой-то странный
звук, так что на него оглянулись.
Самое мучительное было то, что сзади них шли и смотрели,
как она с своей плешиной интимно нежно идет с ним под руку.
Вдоль стены фойе стояли диванчики. Если на них сесть, то
будешь спиной к стене и к публике лицом.
– Не хотите ли посидеть? – сказал Останкин.
– Нет, я так давно не была среди народа, что хочется
немножко потолкаться,– ответила Раиса Петровна.– Ну, да, так
мне хочется продолжить наш разговор... Почему же вы не
показываете своего лица? Что это – скромность?
Две ближайшие пары оглянулись на них. Останкин
поспешил повернуть...
Ему казалось, что ей было приятно, что другие слышат ее
голос, ее интересные замечания и оглядываются на них. Как
будто она говорит не только для него, а и для публики. И от
этого было неловко.
308
А, кроме того, тут всякий народ, может быть, кто-нибудь из
своих увидит его и скажет завтра в редакции: «Есть писатели,
которые делают вид, что они – живая часть пролетариата, а
какие знакомства они водят, спросите-ка их!..»
Поэтому как только кто-нибудь оглядывался на ее голос, так
Останкин сейчас же повертывал в обратную сторону. И так был
поглощен наблюдением над тем, кто оглядывается, что однажды
повернул два раза на протяжении одной сажени, точно они
танцевали кадриль.
Раиса Петровна удивленно оглянулась на него, а он
покраснел.
В первом антракте, проходя с Раисой Петровной по фойе
вдоль стен, он вдруг увидел какого-то военного с малиновыми
петличками, с длинной рыженькой бородкой, который
внимательно смотрел на него, как показалось Останкину.
Пройдя несколько шагов, он оглянулся, чтобы проверить
себя: военный совершенно определенно провожал его
внимательным взглядом. У Останкина загорелись уши. И
сколько он ни делал беззаботный вид человека, у которого
совесть чиста, и его не запугаешь внимательным
выслеживающим взглядом,– чувство страха, связанности,
неловкости и тоскливого ожидания охватывало его все больше и
больше.
Сейчас кто-нибудь смотрит на него и, наверное, думает: «Что
же у этого субъекта уши-то так покраснели?..»
Перед концом второго действия он сказал Раисе Петровне:
– Не будем сейчас ходить, посидим лучше, а то я устал.
Они остались в партере.
Останкин стал украдкой оглядываться и вдруг увидел, что
военный стоит в дверях партера и кого-то ищет глазами. Он
поскорее повернулся лицом к сцене и почувствовал неприятное
ощущение в спине, как будто по ней проводили гвоздем.
Смертная тоска охватила его. Он старался собрать все усилие
воли, чтобы не поддаваться страху. В конце концов, что они
могут сделать с его свободной душой. Он может уйти куда-
нибудь в глухие места и жить там содержанием своей личности.
Чувствуя, что он никуда не может деться от своих мыслей,
отвечает своей соседке невпопад, так что она уже начала на него
тревожно коситься, он пошел покурить.
И вот тут-то, в табачном дыму, он увидел опять этого
военного. Военный смотрел на него. Отступать было поздно.
309
Он стал закуривать, но в рассеянности, возросшей до
крайних пределов, взял папиросу обратным концом в рот.
– Прошу извинения...– услышал он вдруг,– ваша фамилия не
Останкин?
Леонид Сергеевич, не успев заметить своей ошибки с
папиросой и не вынимая ее изо рта, испуганно оглянулся.
– Нет... то есть, да...– сказал он и так покраснел при этом, что
человеку в военной форме только оставалось после этого
сказать:
«Пожалуйте за мной, а то вы, кажется, уже в глухие места
собираетесь?»
Но военный сказал совсем другое:
– Вы не из Тамбова?
-...Из Тамбова...
– То-то я смотрю, лицо знакомое, в восемнадцатом году вас
там видел. Папироску-то вы не тем концом взяли,– прибавил
военный, улыбнувшись.
Леонид Сергеевич тоже хотел улыбнуться, но губы его вдруг
одеревенели, точно замерзли, и вместо улыбки вышло так, как
будто он передразнил своего собеседника.
– Нет-нет да встретишь кого-нибудь из земляков,– сказал
военный.– Ну, простите пожалуйста, всего хорошего, уже
звонок.
VIII
– Что с вами, милый друг,– спросила Раиса Петровна, когда
он вернулся,– на вас лица нет?
Останкин вздрогнул и некоторое время остолбенело стоял.
– Так, все неприятности...– сказал он, оправившись через
минуту.
Они вышли из театра.
– Что же, в чем дело?
Раиса Петровна при этом вопросе даже положила руку на
рукав его пальто и заглянула ему в глаза при свете фонаря. Они
шли одни по опустевшей улице. И ее ласка от этого имела
какой-то интимный оттенок.
Теперь, когда сзади никто не шел и не видел ее плешины,
Останкин вдруг почувствовал, что в его одиночестве – это
единственно близкая душа, пожалевшая его и пригревшая своей
нежной женской лаской.
310
И ему захотелось ей рассказать все... Рассказать ей, что его
отсиживание, кажется, сыграло с ним дурную шутку: он потерял
свою позицию и не знает, с кем он и против кого. Кажется, ни с
кем и ни против кого.
Но он искоса подозрительно посмотрел на Раису Петровну и
ничего не сказал.
– Какой-то незнакомый субъект сейчас все следил за мной и
потом очень язвительно, как мне показалось, сказал: «Нет-нет да
встретишь земляка...» А я даже не знаю, кто он,– проговорил он
через минуту.
– Э, милый друг, стоит обращать внимание. Давайте хоть на
сегодня забудем обо всем! Хорошо?
Она сказала это так энергично и весело, что Останкину тоже
вдруг показалось море по колено. Он забежал в открытый еще
кооператив и купил бутылку шампанского.
Они пришли прямо к Раисе Петровне. Ее небольшая комната
с широким диваном была уютно увешана коврами, старинными
гравюрами и репродукциями с картин старых итальянских
мастеров.
На туалетном и угольном столике были расставлены вещицы
музейной ценности.
И вся комната как бы имела один стиль с хозяйкой, у которой
на глухом черном платье с кружевным воротничком висела
длинная нитка из египетских амулетов.
Раиса Петровна, остановившись перед зеркалом, с улыбкой
оглянулась на Останкина, оправляя сзади шпильки в пышных
волосах, потом сказала:
– Это все, что у меня осталось,– и она провела рукой,
указывая на вещи и ковры.– Ну, как же мы устроим?
Они решили к дивану придвинуть маленький столик и на
нем поставить вино и закуски.
А еще через некоторое время Останкин положил ей голову
на колени, лицом вверх и лежал так, чувствуя незнакомое ему
блаженство.
Он лежал и тихо проводил своей рукой по нежному и
тонкому шелку ее рукава выше локтя, в том месте, где шелк
плотно облегает полную часть руки. Она не отстранялась.
Останкин поднял руку выше и гладил ее по плечу. Потом взял за
шею и стал тихонько наклонять к себе ее голову.
Она, поняв, чего он хочет, замолчала и, не сразу поддаваясь
его движению, смотрела ему в глаза, голова ее все ниже и ниже
311
наклонялась над ним. Черные блестящие глаза ее все больше и
больше приближались к нему.
Вдруг в дверь постучали.
Останкин вскочил так поспешно, как будто он ждал этого
стука, но в самый последний момент забыл о нем. Вскочил и
почему-то прежде всего спрятал бутылку под диван.
– Кто там? – спросила Раиса Петровна и подошла к двери.
– Вас спрашивают,– сказала она.
Останкин, побледнев, пошел к двери. За дверью стоял его
сосед.
– Простите, что беспокою,– сказал он,– к вам два раза