Страница 70 из 120
назначить вместо меня. А я посижу.
– Все штаны просидишь,– сказала недовольно женщина.
– Оно, конечно,– сказал рабочий, разглядывая свой
порванный сапог,– кабы все было по справедливости, тогда
отчего не посидеть. Потому знаешь, что как твой черед придет,
тебя на настоящее место посадят. А как вот такой, что с
конвертиком приходил, проскочит раньше тебя, поневоле
зачешешься.
– Опять несознательность,– сказал мужчина в белых
валенках,– мы сами должны смотреть за этим. Вот он шмыгнул
в кабинет, сейчас бы надо за ним, захватил с поличным да
скандал поднять, под суд их!
– У всех дверей не настоишься,– отозвалась опять
недовольно женщина.– Ты его около этой двери будешь
караулить, а он в другую проскочит. Нет, уж как все жулики, тут
много не накараулишь.
– Вот оттого и не накараулишь, что так рассуждаешь.
Государство обращается к нам, как к сознательным гражданам:
«Помогите нам изжить всякое зло там или несправедливость,
следите сами, содействуйте»,– а мы только почесываемся. У нас
перед носом подлость делают не только что государству, а у
самих же из-под носу кусок хлеба вырывают, на который мы
имеем право, а мы только посмотрим вслед – и ладно.
По коридору прошли торопливо две барышни в шубках,
весело переговариваясь на ходу. Подошли к одной из дверей,
поспорили из-за чего-то... очевидно, одна приглашала другую
270
идти с собой, а та не решалась; потом первая скрылась в дверях,
а другая осталась ждать.
– Вот они, иродово племя-то,– сказал мужчина в белых
валенках,– повертят сейчас хвостами – и готово. Вот сейчас бы
пойти в кабинет да спросить: на каком основании?
– А может, они совсем не за тем и пришли,– сказала
женщина.– Что ж, так и будешь бегать за всеми. Ежели ей
нужно, так она с другого хода зайдет.
– Вот оттого-то и не выходит у нас ни черта, что мы все
рассуждаем, заместо того, чтобы...
Через несколько минут барышни вышли, еще более весело
щебеча и смеясь, как смеются после неожиданно устроившегося
дела, о котором даже мечтать боялись!..
– У него там брат служит,– сказала первая девушка.
И они скрылись.
– Вот тебе и не за тем делом. Везде только и слышишь, что
брат да сват.
Вдруг в очереди, где до того была тишина, послышался шум
и крик.
– Что ж они мне дали-то?! – кричал какой-то человек в
куртке, с недоумением глядя в полученную бумажку.– Я записан
был по столярному делу, а они меня в булочную посылают?
– Молчи, дурак, что ты!.. Благодари бога, что дали,– сказал
пожилой человек в подпоясанной теплой куртке,– тебе в
булочной-то благодать будет. Будешь пироги есть да глазами
хлопать, а ежели голова на плечах есть, так и там командовать
можешь.
– Я ж ни черта не знаю по этой части.
– Кабы с тебя за это брали, что ты не знаешь, а то ведь тебе
дают, чудак человек!
Человек в куртке еще раз посмотрел в бумажку, почесал в
нерешительности висок и, махнув рукой, пошел к двери,
сказавши:
– Ладно, еще новая специальность будет.
– На что лучше,– отозвался стоявший за ним человек в
солдатской шинели,– родился столяром, а помрешь булочником.
– Обернулся,– сказал, покачав головой, человек в белых
валенках.– Далеко уйдешь с таким народом. Нечего сказать.
Вдруг проходивший мужчина в заячьей шапке взглянул на
человека в белых валенках, несколько пригнувшись, чтобы
лучше рассмотреть в полумраке коридора и воскликнул:
271
– Иван Андреевич, ты? Какими судьбами?
– Ой, милый, вот встретились-то! Да вот пороги обиваю,
целый месяц без места.
Человек в заячьей шапке отвел его в сторону и сказал:
– Да ведь тут мой зять, он тебя в два счета устроит.
– Какой? Федосеич?
– Ну да!
– Тьфу, пропади ты пропадом! А я тут все штаны просидел!
Оба скрылись в одной из дверей.
Через несколько минут оба вышли и, весело разговаривая,
пошли к выходу.
– Черт-те что,– говорил мужчина в белых валенках,– вот
подвезло! Я хоть ни черта не понимаю в этом деле, я ведь по
сушке овощей, ну, да тут разбирать некогда. Ну, и спасибо тебе!
Пойдем на радостях...
– Вот иродово племя-то,– сказал рабочий в шапке с
наушниками,– надо бы за ними пойтить в кабинет, захватить на
этом деле да скандал поднять, под суд их, сукиных детей!
272
Кошка
В маленькой комнатке квартиры No 45 жила одна уже
немолодая некрасивая женщина.
Никто из квартирантов не знал, откуда она появилась и кто
она, в сущности, была. Не знали даже, была ли она замужем или
нет, брошенная мужем или вдова и на что она жила. Последнее
было особенно странно, так как обычно жильцы всегда хорошо
осведомлены относительно подробностей частной жизни их
соседа: на какие средства живет, много ли он получает, много ли
тратит. И если в этой частной жизни кроется какая-нибудь
тайна, вроде незарегистрированного брака, то к такому жильцу
или жилице соседи относятся с особенным интересом.
Каждый шаг такого жильца точно отмечается, обсуждается, и
мнение о нем составляется в первый же день. И чем больше в
жизни такого жильца заключается незаконного или, с точки
зрения квартирной морали, достойного осуждения, тем больше
внимания ему уделяют.
Сосед всегда выглянет из своей двери, если услышит, что к
обитателю или особенно обитательнице смежной комнаты кто-
то пришел или послышится осторожное звяканье бутылок и
незнакомый мужской голос в одинокой до того женской келье,–
тогда он непременно выйдет в коридор, сделав при этом вид, что
он что-то ищет, и с бьющимся от запретного интереса сердцем
пройдет несколько раз мимо дверей соседки, если окажется, что
дверь осталась неплотно прикрытой, в расчете, что ему удастся
посмотреть кусочек, может быть, незаконной и достойной
осуждения жизни.
Тогда он возвратится к своей строгой и благообразной жене
и, чтобы она не учла как-нибудь по-своему его излишний
интерес к соседней комнате, скажет с презрением спокойного и
добродетельного человека: «Уж и соседку нам бог послал:
настоящий веселый дом. Сейчас нарочно вышел посмотреть, что
там делается».
На что супруга, покосившись на него, скажет с явным
недоверием к его добродетели: «Ты на других-то поменьше
смотри, а то каждый вечер мимо двери шныряешь».
Но за жилицей маленькой комнаты никто не мог ничего
предосудительного заметить. Она никогда никого не беспокоила
273
шумом, у нее никто никогда не бывал. Она была худа, бледна, с
плоской грудью, в вечной светленькой блузке и залатанных
башмаках.
Почти на весь день она куда-то уходила с мягким свертком из
черного коленкора под мышкой, похожим на те свертки, которые
носят портные и портнихи, относя свои заказы. Видели ее
только утром, когда она выходила из своей комнаты, чтобы
вскипятить себе чаю в общей кухне. И даже это делала она тихо,
неслышно и боязливо отодвигаясь в сторону, если кто-нибудь
другой подходил к плите.
Не все даже знали, что ее зовут Марьей Семеновной, и может
быть, никто и не замечал ее и не думал о ней, если бы не одно
обстоятельство, благодаря которому некоторые жилицы даже
завидовали ей: у нее была громадная кошка с белой длинной
пушистой шерстью без единого пятнышка. В первый же день
появления Марьи Семеновны эту кошку осмотрела вся квартира,
даже переворачивали ее лапами вверх, выискивая, неужели в
самом деле так-таки ни одного пятнышка не найдется.
Пятнышка не было. Ни одного.
Кошка была единственным существом, которое чувствовало
любовь к этой бедной и неинтересной женщине. Она, вызывая у