Страница 63 из 120
только прислуга.
Софья Николаевна проснулась на другой день поздно, и у нее
было безотчетно-неприятное чувство, как будто у нее была
какая-то повинность что-то сделать сейчас.
Она поняла: это – повинность вести душевные разговоры с
Ириной после ухода гостей. Это хорошо один раз, другой. Но
каждый день – это уже тяжело. Хочется просто пожить без
всяких разговоров. Будь это не Ирина, подруга сердца, а
посторонняя женщина, тогда это просто было бы: захотелось –
поговорила, не захотелось – не поговорила. А тут нужно
заботиться о том, чтобы Ирина ни на минуту не чувствовала
себя чужой. И это особенно тяжело. А вчера у нее даже
прорвалась досада против Ирины. Это вышло нехорошо
вдвойне.
Софья Николаевна приподнялась с постели и заглянула в
столовую. Там стоял неубранный со вчерашнего вечера стол. Ей
стало досадно. Неужели она никогда не сможет достигнуть
покоя и приличной жизни? Когда была Маша, ей не
приходилось хоть убирать самой.
В первый день, когда у нее с Ириной было много
невысказанного друг другу, когда было приятно показывать свои
242
парижские вещи, уборка была удовольствием. Но если так
повторять каждый день, когда уже все рассказано,– это тяжело.
Софья Николаевна оделась и, наскоро выпив чашку кофе,
зашла в кухню и сказала Ирине:
– Голубка, мне сегодня надо спешить к портнихе, убери,
деточка, без меня сама.
Эту фразу она сказала особенно нежно, потому что фраза
была не длинная, и, кроме того, она уже стояла на пороге
выходной двери.
V
Ирина заметила в себе странную вещь: в первое время ее
тяготило присутствие в доме хозяина, при котором она должна
была изображать из себя прислугу, сидеть в кухне и испытывать
перед ним какое-то неопределенное стеснение и связанность.
И, когда он уходил, она чувствовала вдруг освобождение и
радость. Она уже могла свободно жить праздником встречи с
своим другом, Софьей. Но чем дальше, тем больше у Софьи
проходило это настроение праздника, и она принимала свой
обычный, повседневный вид.
Конечно, Ирина не могла требовать от Софьи постоянной
повышенности настроения. Все это вполне естественно. Но так
как она была в подчиненном состоянии, то она боялась каждого
проявления будничности или раздражения у Софьи, хотя бы
направленного и не на нее.
Так бывает, когда приезжает какой-нибудь гость, его
встречают с радостными удивленными восклицаниями:
«Посмотрите-ка, кто к нам приехал!» И не знают, куда посадить,
чем угостить. И расспрашивают обо всем наперебой. А там
пройдет дня три, неделя, все еще вежливы, внимательны, но уже
стараются куда-нибудь ускользнуть, у всех находятся какие-то
неотложные дела, они и рады бы посидеть около гостя, занять
его, но все некогда.
И настроение у всех уже не такое радостное, приветливое,
все на кого-то кричат, раздражаются. И хотя кричат не на гостя,
а на прислугу или на кого-нибудь еще, он все же начинает
чувствовать неловкость, точно это раздражение и этот крик
имеет и к нему какое-то отношение.
Так же и Ирина, когда в последнее время слышала, как
Софья раздражается против мужа и говорит повышенным
243
тоном, она чувствовала, как она от этого раздраженного голоса
вся сжимается. Она обыкновенно в это время сидела в кухне, с
напряжением прислушиваясь к этому неприятно-резкому голосу,
лишенному всегдашней, привычной для Ирины ласковости,
прислушивалась и чувствовала, как сердце у нее бьется все
сильнее и сильнее, все тревожнее и тревожнее.
Она, после таких схваток Софьи с мужем, избегала входить в
комнаты, как будто она была чем-то виновата в этом
раздражении подруги.
И вот впервые один раз она почувствовала какое-то
освобождение, когда Софья ушла из дома. Как будто что-то
тяжелое свалилось с души. Она могла хоть час побыть без
напряжения, не прислушиваясь и не слыша в столовой
раздраженного голоса и быстрых громких шагов, какими Софья
ходила, когда была в дурном настроении.
К Ирине стала в последнее время ходить Аннушка, прислуга
из соседнего дома. В первый же раз она, идя на базар в платочке
и с корзиной для провизии, встретила Ирину на дворе,
расспросила, в какой она квартире. А на другой день пришла
посидеть.
– Небось нужда заставила? – сказала Аннушка, посмотрев на
тонкие, нерабочие руки Ирины.
Ирина, не открывая своего действительного положения,
рассказала, что она дочь бедных родителей, но училась в
гимназии, служила, а потом потеряла место и ей пришлось
пойти в прислуги.
– Вот, так-то вот...– сказала Аннушка.– Э, голубушка, а,
впрочем, и то сказать, бог милостив, не пропадешь.
И, слушая ласковый голос Аннушки, Ирина чувствовала
какое-то успокоение. Ей было просто и легко с этой простой
женщиной.
– Что ж тебе чай-то отвесной дают или что останется? –
спросила Аннушка.
Ирина покраснела от мысли, что ей нечем угостить
Аннушку. Денег у нее нет. А пойти и взять в буфете... она вдруг
почувствовала, что не может почему-то этого сделать. Вдруг
хозяин в это время придет или Софья увидит, что она в буфет
полезла, и пройдет, ничего не сказав. А потом увидит, что в
кухне у нее Аннушка.
– Я как-то не думала об этом. Мне все равно,– сказала
Ирина, отвечая на вопрос о чае.
244
– Напрасно. Надо требовать, что полагается. Им, матушка,
никогда не угодишь. Что ты чаю отдельно себе не спросила,–
тебе это неудобно, а они, думаешь, оценят? Или сами
догадаются? Нет, матушка, они догадываются только тогда,
когда с ножом к горлу пристанешь.
Ирине хотелось сказать:
«Аннушка, милая, да, ведь, все это одна комедия из-за
несчастных обстоятельств. Это не хозяйка, а единственная
близкая мне человеческая душа».
А потом сейчас же подумала, что чаю-то у нее все-таки нет, и
пойти взять его в буфете ей почему-то неловко и страшно.
– Эх, головушка горькая,– сказала Аннушка, почесав голову
под платком,– кто о нас позаботится, если сами о себе не
позаботимся. Вот до тебя у них хорошая работница-прислуга
была. Так что ж ты думаешь! Сжила ее хозяйка-то твоя. Ну,
пойду, видно. Когда что нужно помогнуть, позови, приду.
И когда из дома все уходили, Ирина бежала к своей новой
подруге, делая вид, что ей нужно что-нибудь спросить ее. А в
действительности потому, что ей было приятно слушать ее
ласковый голос с успокоительными интонациями.
Иногда Аннушка усаживала ее в своей комнатке с образами и
сухими вербами в углу, ставила на стол без скатерти медный
самовар, молочник с молоком, чайник с крышечкой на грязной
веревочке, и они пили чай и говорили. Ирина как будто
чувствовала в этом отголосок далекого детства.
И один раз Аннушка пришла к ней, и Ирина поставила
самовар, взяла в буфете чаю, сушек. Нужно было убрать
комнаты, потому что Софья стала уходить все чаще и чаще по
утрам, оставляя ее одну убирать комнаты, но Ирина решила, что
еще придут не скоро, и она успеет напоить Аннушку чаем и
потом убрать.
И вот, когда они пили, послышался стук парадной двери,
которую отперли английским ключом... Кроме хозяев, никто не
мог сам войти.
Ирина почувствовала, что у нее похолодели пальцы и
замерло сердце, точно, действительно, она была прислуга, а это
пришли хозяева, когда у нее еще ничего не убрано, а сама она
сидит и распивает чай с соседней прислугой.
– Что это такое тут?! – вдруг послышался удивленный голос
хозяина.– Что это здесь за свинарник?
245
В ответ ему было молчание. Очевидно, Софья молча