Страница 54 из 120
– Не крышка, говорят, а председатель. Глянули мы на него, а
он коммунист.
– Идет!! – крикнул кто-то.
Все оглянулись.
Через выгон к совету шел бритый, худощавый человек в
белой рубашке, запрятанной в брюки, с галстучком и широким
поясом, в карманчике которого у него были часы на бронзовой
цепочке.
– По новой моде...– сказал кто-то недоброжелательно.– Ведь
он, может, и ничего человек, а вот надо вывернуть наизнанку:
люди рубаху из порток, а я в портки запрячу.
– Здорово!..– сказал пришедший, поднимаясь на крыльцо.
Все расступились. Никто ничего не ответил, только ближние
нехотя сняли шапки.
У стола в совете сидели двое: один в блузе, выходивший на
крыльцо, другой в вылинявшей от солнца стиранной
косоворотке.
Председатель подошел к ним и, что-то говоря, стал доставать
бумаги из брезентового портфеля. Потом поднялся человек в
блузе и сказал:
– Прежде чем производить перевыборы, товарищи,
заслушаем доклад председателя.
– Это опять головы мутить? – крикнул кто-то сзади.
– Опять, дьяволы, оседлают! – сказал еще голос.– Куда ж это
Ерохин делся?
– Они вот сейчас примутся читать, а уж когда у тебя глаза на
лоб полезут – они тут и подвезут не хуже прошлого разу.
Дочитались до того, что глаза у всех, как у вареных судаков,
стали.
– Уморят.
– Установить очередь,– торопливо оглянувшись и подернув
на плечо съехавший кафтанишко, крикнул юркий мужичок,
209
который сел рядом с хромым,– чтобы половина тут сидела, а
половина на улице. А то опять до дурману доведут.
– Правильно.
Председатель взошел на возвышение и, разобрав исписанные
листы, прочел, обведя глазами собрание:
– Организационный период...
– Листов-то сколько, ведь это с половины глаза заводить
начнешь,– сказал, покачав головой, юркий мужичок. И когда
началось чтение, он нагнулся к хромому и зашептал:
– Вот как печатным словом донимает,– просто сил никаких
нет. Мы как, бывало, жили: рожь, овес уберешь, картошку
выкопаешь и вались на всю зиму на печку. Никакого тебе дела,
никакой заботы. Только скотине корму дать. А там праздник
пришел, свинью зарезали, в церковь сходили. И знать больше
ничего не знали.
– А теперь дня не пройдет, чтобы тебя не дергали,– сказал
лохматый,– то в волость выборным идешь, часов до пяти
слушаешь, то в город делегатом каким-то едешь. А двоих
намедни и вовсе в Москву услали. Этих одних комиссий
сколько... намедни в город собираюсь, а меня не пускают:
нынче, говорят, заседание мопров, явка обязательна.
– А это что такое?
– Мопры-то? Да это какие-то два стрекулиста из Москвы
приезжали.
– Строительная часть...– прочел председатель.
– Ах, сукин сын, народ как мучает! Мать честная, уж наши
носами клевать начали,– испуганно сказал юркий мужичок и
толкнул впереди сидевшего черного мужика, которого начало
уже покачивать вперед, точно его перевешивала голова.– Сидор,
выходи на улицу, очумеешь. Выходи, говорю,– очахнешь, тогда
придешь.
И когда тот пошел к двери, юркий мужичок продолжал:
– Вишь, измывается. Хоть последний час, да мой. И отчего
это, скажи на милость, когда разговор идет, то хоть сколько
хочешь можешь слушать, а вот как чуть что писаное, или того
хуже печатное, так никаких сил нет.
– Укачивает? – спросил хромой.
– Страсть! Теперь попривыкли малость, а спервоначалу,
бывало, начнет, пяти минут не пройдет,– мы все, как куры, так и
валимся. А он всю зиму нас вот так морил: то доклад, то
ревизия, то и вовсе черт ее что...
210
– За Ерохиным жили – ничего не знали, все за тебя обдумано
и сделано,– сказал лохматый.– Бывало, когда налог платить, так
он раз десять перед сроком пробежит по деревне: «Эй, кричит,
граждане чертовы, не зевай, срок подходит». А этот вывесит
бумажку, раз объявит, и кончено дело. Сам об себе и должен
помнить. А там хватишься – домовой тебя в живот! – все сроки
прошли, пеня с тебя пошла.
– Да уж насчет этого Ерохин был молодец. Целый год живи –
ни о чем не думай. Ни собраний этих, ни комиссий за весь год не
было, а у него все протоколы написаны, что слушали, что
постановили. А там и не было никого, все сам писал.
– Народ, стало быть, не беспокоил?
– На этот счет молодец. И самая образцовая волость была.
Придешь в совет, а у него на стенах листы, и в них разными
красками стоблики да круги. Только вот одна беда: на водку
слаб, да руки длинны. А этот все читает, читает... Ведь пошлет
же господь такое наказание!
– Тем лучше: сам себе яму роет,– сказал лохматый.
Вдруг в дверях послышался какой-то шум и показался
человек в распахнутой поддевке. Он нетвердой рукой
перекрестился на угол, где прежде висели иконы, и сказал
громко:
– Все заседаете, мать вашу так?
– Гражданин! Вы куда пришли? – крикнул председатель.
– Ой, ты тут еще, я и не видал,– сказал пришедший и, махнув
рукой, ткнулся на свободное место.
– Ах, сукин сын, уж нализался,– сказал юркий мужичок.–
Что ж он не мог до конца выборов-то потерпеть. Прежний
председатель,– прибавил он, обращаясь к хромому,– каждый
день пьян. Неужто он за прошлый год столько нахапал, что по
сию пору хватает?
– Пункт двенадцатый: общий итог отчетного года...– прочел
докладчик.– Граждане, не выходить! Сейчас конец – и
перевыборы начнутся.
– Сейчас, сейчас, только воздуха глотнуть.
Вся левая сторона сидевших в совете вытеснилась на двор, а
на их место сейчас же пришла новая партия со двора. Минут
через пять вернулись и эти.
– Сыпь теперь!
Человек в блузе, сидевший за столом президиума, встал и
сказал:
211
– Прошу назвать кандидатов в председатели. А если вы
одобряете старого, то можете переизбрать его.
– Антона Ерохина! – крикнули голоса.
– Значит, вы выражаете недоверие прежнему председателю?
– Ничего мы не выражаем, а не надо нам его.
– Нельзя ли объяснить почему?
– Потому что – неподходящий, вот и все,– проворно крикнул
юркий мужичок и, обернувшись назад, шепнул:
«Поддерживай!»
– Антона Ерохина! – заревели голоса.
Человек в блузе пожал плечами и, обратившись к Ерохину,
сказал:
– Может быть, выразите собранию благодарность, товарищ,
за оказанное вам доверие?
Вновь избранный протеснился падающей походкой вперед и
взобрался на возвышение, с которого сошел читавший доклад
председатель.
– Выражаю...– начал было вновь избранный, но потом
усмехнулся и, махнув рукой, крикнул тоном выше: – Что,
вспомнили, сукины дети, Антона Ерохина?
– Вспомнили! – ответили голоса и громче всех юркий
мужичок.
– Ну, смотрите теперь... Выражаю!
– Поневоле вспомнишь,– сказал опять юркий мужичок и
прибавил: – Ах, головушка горькая, оберет теперь все, сукин
сын.
212
Без черемухи
I
Нынешняя весна такая пышная, какой, кажется, еще никогда
не было.
А мне грустно, милая Веруша.
Грустно, больно, точно я что-то единственное в жизни
сделала совсем не так...
У меня сейчас на окне общежития в бутылке с отбитым
горлом стоит маленькая смятая веточка черемухи. Я принесла ее
вчера... И когда я смотрю на эту бутылку, мне почему-то хочется
плакать.
Я буду мужественна и расскажу тебе все. Недавно я
познакомилась с одним товарищем с другого факультета. Я
далека от всяких сентиментов, как он любит говорить; далека от
сожаления о потерянной невинности, а тем более – от угрызения
совести за свое первое «падение». Но что-то есть, что гложет