Страница 38 из 120
– Да... эта встреча для меня не безразлична и не скучна... И
напрасно вы думаете, что душа ваша заволоклась серостью
жизни. Такие души не поддаются этому...
– И слава богу, если так. Сегодня все чудесно! И я рад, что у
меня такая обстановка, как будто мы – богатые люди, принц и
принцесса. Для таких моментов нужна красивая обстановка.
– Сыграйте что-нибудь,– сказала Вера Сергеевна.
Он сел за рояль и стал играть. Когда он оглядывался, молодая
женщина, сидя с блюдцем и полотенцем в руках, забывшись,
смотрела перед собой. Почувствовав его взгляд, она переводила
глаза на него, и он видел ее мягкую, грустную улыбку и иногда
блеснувшие непокорные слезинки на глазах.
И опять Андрей Андреич чувствовал необычайную радость
от присутствия этой женщины с грустными глазами и тяжелой
прической.
Наконец она встала, подошла к нему, положив руку на
спинку стула, на котором он сидел, смотрела через его голову в
149
ноты. А он изредка, закинув голову, взглядывал снизу на нее,
чтобы видеть ее лицо...
II
Он кончил играть, а она посмотрела на свои маленькие,
висевшие у пояса, часики и испуганно воскликнула:
– Боже мой, уже второй час! Как же я пойду? Вам придется
провожать меня.
– Нет, не придется...
– Почему? – спросила озадаченно Вера Сергеевна.
– Потому что вы попросту останетесь у меня.
– У вас?..
– Ну да. Сразу видно, что приехали из-за границы. Никаким
оскорблениям и посягательствам вы не подвергнетесь. А от
этого наша встреча будет еще необыкновеннее.
Молодая женщина некоторое время колебалась.
– Нечего раздумывать!
– Может быть, это – судьба? – сказала она, несколько
смущенно улыбнувшись, но улыбка сейчас же сошла с ее лица,
и она несколько секунд серьезно, вдумчиво смотрела на него,
как будто в этой встрече она действительно видела веление
судьбы.
– Ну вот, и прекрасно: раз судьба, тут долго разговаривать не
приходится. Вы ляжете на этом диване, я – на том. Поставим эту
ширму.
– В жизни своей никогда ничего подобного не испытывала...
Она даже взялась рукой за голову, и хотя она улыбалась, но
видно было, что ее волновала создавшаяся обстановка.
– А я-то!.. Я говорю, что вы светлое видение,– прилетели,
внесли с собой что-то прекрасное и опять улетите. Сон!
Они стали устраиваться на ночлег.
Когда Андрей Андреич смотрел, как в его комнате старого
холостяка молодая красивая женщина, нагибаясь, стелила
постель, он испытывал такое чувство умиления и радости,
какого не испытывал никогда.
Постелив с его помощью постели, Вера Сергеевна подошла к
зеркалу и, оглянувшись, сказала:
– Можно попросить вас на минутку выйти?
Но ему хотелось, чтобы она совсем не стеснялась его.
150
– Зачем? – Мы уже так просто относимся друг к другу, и вы
ведь ни в чем не можете упрекнуть меня. А, кроме того, мы
живем в стране диких. Будем же на один вечер дикими.
– Ну, хорошо... Только вы все-таки не смотрите,– сказала
Вера Сергеевна с улыбкой, сделав глазами и головой движение,
как бы прося о маленькой уступке.
Он зашел за ширму и закурил папиросу. Прислушиваясь к
тому, как она, распустив волосы, клала на стол шпильки,
гребенку, он подумал о том, сколько он в своей жизни пропустил
таких чудных мгновений.
– Теперь выходите,– сказал ее голос.
Андрей Андреич вышел из-за ширмы. Она сидела с
заплетенной на ночь по-девичьи тяжелой косой. И с какой-то
несмелой, как бы признающейся улыбкой смотрела не него. В
ней была еще большая простота, близость и доступность оттого,
что она модную прическу с гребенками заменила косой.
Вера Сергеевна встала, выпрямив после долгого сидения
спину и осмотревшись, как бы проверяя, все ли приготовлено на
ночь.
– Ну, теперь спать?
– Может быть, ширму не нужно ставить, просто погасим
огонь и будем раздеваться?
– Нет, нет,– сказала она, покраснев,– я не привыкла.
Он поставил ширму.
– Теперь гасите огонь.
– Уже?
– А что же?..– спросила она с милой застенчивой улыбкой,
приподняв брови.
– Мне хотелось бы не спать всю ночь и говорить, говорить
без конца.
– Мы ляжем и будем говорить, пока не заснем.
– Ну, хорошо. Только давайте подольше не спать. Ну, раз,
два!..
И он погасил свет.
Они стали ложиться. Она – на угольном диване. Он – около
чайного стола на другом диване.
Раздеваясь, Андрей Андреич напрягал слух, стараясь уловить
каждое ее движение, каждый шорох. С бьющимся сердцем он
слышал, как она долго расшнуровывала высокие ботинки и
осторожно ставила их, как бы стараясь не стукнуть. Потом
слышал свистящий шелест шелкового платья, очевидно,
151
снимаемого через голову. А он, когда снимал башмаки, нарочно
стукнул ими, бросив их на пол, как будто ему хотелось, чтобы
она слышала, что он тоже раздевается и так близко от нее, что
их разделяет только темнота.
И пока они раздевались, каждый на своем диване, они не
произносили ни слова.
Он всеми силами души старался представить себе, что она
может чувствовать, и из всех сил напрягал зрение, чтобы
увидеть ее сквозь темноту, но от напряжения в глазах появились
зеленые круги, и он ничего не видел. Как она, вероятно,
удивляется, что с ним все легко и нет никакой неловкости. А не
будь он таким, могло бы получиться глупо, неловко... Если
представить себе, что она, оскорбленная и возмущенная, встала
бы, оделась и ушла.
– Если бы все это видел Василий Никифорович,– сказал
Андрей Андреич,– что бы он подумал?
– А я думаю о том, что подумают ваши соседи,– сказал голос
молодой женщины.
– О, мне совершенно все равно, что подумают обо мне эти
слизняки. Вам удобно?
– Очень. Говорят, что на новом месте плохо спят. Не думаю.
– Если это так, то тем лучше. Сплю я каждые сутки, а вот это
со мной случается не каждые сутки. Вернее – первый раз в
жизни.
Он говорил, а его слух был все напряженно насторожен. Он
ловил каждое ее движение, каждый малейший шорох и
задерживал дыхание, когда слышал, как она поправляла
подушку или отдохновенно вздыхала, как вздыхают, когда,
устроившись, лягут на спину, закинув за голову обнаженные
руки на подушку.
– Я хочу курить, спичку зажечь можно?
Он спросил это не потому, чтобы ему действительно
хотелось курить, а для того, чтобы осветить комнату.
– Можно...
Андрей Андреич зажег спичку и посмотрел в ее сторону. Ее
не было видно за ширмой. Только виднелись снятые ботинки, и
на спинке стула белели части ее одежды.
– Не мало подушек? – спросил он с безотчетной надеждой,
что она отодвинет ширму и взглянет на него. Ему до остроты
хотелось, чтобы она, лежа там, на своем диване, смотрела на
152
него и разговаривала с ним. Но спичка догорела, а она не
выглянула и только сказала из-за ширмы:
– Нет, мне хорошо.
И так они лежали и переговаривались, пока незаметно оба не
заснули.
На утро он проснулся раньше. И долго лежал, стараясь не
шевелиться, чтобы не разбудить ее. У него было необъяснимое
чувство нежности, какое бывает у неиспытавших чувства
отцовства людей по отношению к чужому ребенку, о котором им
пришлось заботиться и оберегать его.
Эта ночевка в одной комнате как будто разрушала какую-то
преграду, какая всегда лежит между посторонним мужчиной и
женщиной.
Это была уже не чужая женщина, а было в ней что-то
близкое, и хотелось, чтобы это ощущение близости было еще
ярче.
Она, думая, что он спит, осторожно отодвинула ширму и