Страница 66 из 135
еще скажет, пусть выскажется до конца. И он прибавил уже
прежним мягким, рассудочным тоном, призывая к
благоразумию:
- Зачем тебе Ева-жена? Став твоей женой, она навсегда
перестанет быть той богиней, которую ты знаешь теперь. Это
юнцам известно, что самая отличная жена не может
сравниться даже с заурядной любовницей. Никакая жена не
даст тебе того, что дает любовница. Пусть все остается как
было. Поверь моему опыту.
Конечно, по этой части он гораздо опытней меня. Он
много видел разных звезд, знает им цену. И все же я подумал,
что в нем заговорила ревность: Савелий сам был влюблен в
Еву. Он ее нашел, вывел в люди, сделал кинозвездой. До
знакомства со мной она была в близких отношениях с
Савелием. Но я не хочу об этом знать - мы не ханжи. Какое это
имеет значение для цивилизованного человека второй
половины XX века? Я думаю, что и сейчас они больше чем
друзья. И она верна мне ровно настолько, насколько верен я
ей. Да и говорить о верности в нашем положении банально. Но
я люблю ее. Люблю, как никого другого на свете. Это мне
совсем не мешает встречаться с другими женщинами. Те,
другие, - так, мимолетное увлечение. А Ева всерьез, по-
настоящему. Между прочим, мое решение уйти от Жанны
осудили поголовно все в нашем кругу, и единодушно. Даже
старик Двин. Я заколебался. И пока раздумывал, композитор
скоропостижно женился... не на Еве. И сама Ева неожиданно
передумала, сняла свой ультиматум. Я догадываюсь, что и
поспешная женитьба композитора и "отбой" Евы - все это
быстро организовали мои добрые друзья. Значит, я был не
прав в своей попытке совершить легкомысленный шаг.
Впрочем, ерунда. С Евой тоже все утрясется.
Собственно, из-за чего мы поссорились? Я ей сказал, что мне
не нравятся ее отношения с Савелием Чухно - эта рабская
покорность, унизительная для нее. Я не хочу, чтоб у
прекрасной Евы был повелитель. Даже сам я не смею
претендовать на эту роль, потому что сама Ева рождена
повелевать нами...
Ну ничего, с ней мы помиримся. А вот этот американский
физик. Он чем-то хвастался. Я сказал, что наши ученые в этом
деле давно заткнули за пояс своих западных коллег и назвал
последнее открытие, еще не опубликованное в печати.
Впрочем, для него, думаю, это уже не тайна, он мог узнать от
Евгения Евгеньевича. Тесть уже упрекал меня в излишней
болтливости. А мне хотелось ему сказать: исцелися сам.
Позвонил Гриша Кашеваров, сообщил, что пришла
верстка очередного номера "Новостей".
- Будешь смотреть? - спросил он.
- Обязательно.
- Привезти домой?
- Сам приеду в редакцию.
Гриша мне предан, как друг и брат. В нем нет ничего
лакейского. Но правдолюбцев я не люблю. Уж лучше
откровенный подхалим, честный холуй, чем эти
принципиальные правдолюбцы. Холуй - существо
бесхарактерное. У него нет идеалов, он не способен
самостоятельно не только рассуждать, но и мыслить, тем
более о высоких материях. Холуй думает исключительно о
себе. Во имя своего благополучия он идет на все - на подлость,
унижение, на демагогию и цинизм. Он готов провозглашать
высокие лозунги и, прикрывшись ими, делать низкие дела. И я
принимаю холуев. Потому что без них, без лакеев, трудно жить.
Лакей - это не должность, а племя. Оно было, есть и будет во
все времена, у всех народов. Оно вненационально. Лакей
может занимать любую должность. Он может служить кому
угодно, продать кого угодно. Лакей мне противен, как противен
баран или индейка, но я люблю шашлык из барашка и сациви
из индейки. По сравнению с принципиальными героями-
патриотами лакей, помимо всего прочего, безопасен. Если он и
ненавидит хозяина, то все же он боится его, и из страха
потерять должность и кусок холодного пирога он никогда не
полезет на рожон, не станет перечить хозяину даже тогда,
когда тот пожелает его дочь или жену. Но есть крайняя
категория холуев - сверхлакеи, у которых подобострастие
перешло в обожание, а страх в тупоумие. Такие опасны. В
моих "Американских записках" была фраза "русская классика".
В последнем слоге машинистка сделала опечатку: вместо "к"
написала "р". Так и прошло это бессмысленное слово в
журнале - "классира", никто не осмелился спросить у автора,
что это значит, никто не решился показать себя неграмотным.
И все же, я повторяю, даже сверхлакеи лучше, чем
принципиальные патриоты, от которых в редакции я начисто
избавился. Мне пришлось полностью поменять аппарат.
"Кадры решают все". Это кто-то мудро сказал. Аппарат должен
работать в унисон руководителю. Я подобрал - вернее, это
сделал Гриша Кашеваров - своих единомышленников, начиная
от курьера и кончая ответственным секретарем.
О, Гриша отлично понимает, что такое кадры. Вот он, мой
первый заместитель, приземистый, невысокого роста,
широколицый, с неизменными привычками, положил мне на
стол верстку, бесшумно опустился в кресло и, глядя в листок
машинописи, заговорил:
- Я хотел посоветоваться по плану следующего номера.
Есть сложности.
- Давай докладывай. Будем решать.
- На открытие предлагается рассказ Самойлова
"Совесть". Вопросы морали. Написан тонко, изящно. Есть
изюминка. Товарищи считают, что он вызовет разговор.
- Дальше?..
- Стихи. Отдел поэзии порадовал нас...
Пока он говорил, чем порадовал нас отдел поэзии, я в
лежащей передо мной верстке вычитал такие строки:
Когда пылает грудь и воздух льется в струны,
И с веком укреплю пронзительное сходство,
Тогда мой мозг летит в неведомые страны
В надежде обрести в тех землях первородство.
- Ничего не понимаю, - сказал я и вслух прочитал ему эту
заумь. - Что поэт хотел сказать?
- Тут, насколько я смыслю, - с апломбом ответил Гриша, -
выражены чувства.
- Чувства? Это уже неплохо - коль есть чувства, мысль
не обязательна. Давай дальше. Что по отделу критики?
- Полемическая статья о военно-патриотической теме.
Военная печать обругала две великолепные книги, обвинила
авторов в принижении и оскорблении военного подвига. Мы же
говорим об этих книгах как о высокохудожественных
произведениях, о психологической достоверности деталей.
Словом, статья острая, боевая. Кстати, поступило письмо от
одного сержанта из ракетных войск. Он пишет, что их
политработник приказал уничтожить номера нашего журнала, в
которых опубликован роман "Мертвые молчат". Они считают
этот роман антипатриотическим, кощунственным и вредным.
Факт сам по себе неслыханный. Какой-то вандализм.
- Хорошо, давай дальше. Что по отделу очерка и
публицистики?
- Предлагается очерк о молодежном кафе "Золотая
юность" и записки старого дипломата.
Я вспомнил свое обещание Евгению Евгеньевичу: это
был мой старый не оплаченный долг, и я сказал:
- В номер обязательно нужно поставить очерк об
академике Двине. Закажите писателю. Пусть напишет яркий
портрет. Старик, вероятно, Нобелевскую премию получит.
Потом срочно, немедленно нужна разгромная статья о
памятнике Кутузову для Москвы. Пошлем досылом в
очередной номер. Придется переверстать.
Гриша ничего не знал об этом деле и удивленно поднял
свои преданные оливковые глаза.
- Я не в курсе, Марат Степанович. Что, открывается
памятник Кутузову?
- Не нужно, чтоб он открывался. Надоели эти
старомодные мерины с бронзовыми всадниками-богатырями.
Кстати, и о Долгоруком еще раз надо будет сказать. В той же