Страница 67 из 135
статье. Свяжитесь с архитектором Крымовым. Статья у него
готова. Пусть сделает вставку о Долгоруком. Один абзац. И
посылайте в набор.
Ломка сверстанного номера всегда приводила
Кашеварова в состояние шока. Длинная ухмылка скривила его
губы, он почесал затылок, пожал плечами, поводил руками,
размышляя сам с собой:
- А за счет чего? Что-то надо снимать.
- Снимайте "Скандинавский калейдоскоп" Румянцева.
- Снять Гомера?! - Брови Кашеварова вскочили на лоб и
слились с волосами, ястребиные глаза округлились и
выкатились. Но это актерство, нарочитая развязность и
небрежность его манер меня не смущали.
- Ничего, переживет. Дадим в следующий номер, -
успокоил я. Но мой совет, в сущности, не давал выхода из
положения. Гриша снова почесал затылок и мрачно
проговорил:
- Марат Степанович, следующий номер и так через край.
Если учесть очерк о Двине, то придется снять рассказ
Самойлова. А жаль, отличный рассказ.
- Снимите очерк о кафе "Золотая юность", - необдуманно
подсказал я.
- Это невозможно, - замотал лохматой головой Гриша. -
Дело в том, что кой-кому эти кафе уже пришлись не по душе.
Мол, сборище подонков и тунеядцев и тому подобные
возгласы уже слышатся с разных сторон. "Золотой юностью"
уже занялась милиция. Суют нос явно не в свое дело.
- Кто автор очерка о "Золотой юности"? Или как его еще
называют - "Золотушная юность"?
- Художник Непомнящий.
"Картины которого создают людям, по крайней мере, мне,
а раз мне, следовательно, и людям, хорошее настроение", -
подумал я, а вслух сказал:
- Непомнящего оставьте. Снимите старого дипломата.
- Что вы! - взмолился Гриша. - Совершенно исключено.
Гвоздь номера, сенсация. Там любопытные детали о культе.
Настроение у меня начинало портиться, и не без причин.
Милиция, вместо того чтобы заниматься карманниками и
квартирными дебоширами, лезет со своим сапогом в очаги
культуры, коими являются молодежные кафе. Материалов для
журнала уйма и все важные, все первоочередные, но что-то
надо снимать, журнал не резиновый. Я начинал злиться.
- Вот что, друг мой, я тебе не метранпаж. Сам решай, что
снять, а что поставить. И еще - закажи проблемную статью о
милиции, в которой надо провести такую мысль: милиция
берет на себя не свойственные ей функции. Наказывает там,
где бы надо воспитывать. Да, преступников надо терпеливо
воспитывать. Общественность должна брать на поруки.
Общество должно отвечать за своих членов. Все. Давай,
действуй. Верстку оставь мне, я полистаю.
Кашеваров быстро удалился, а на мой вызов вошла
секретарша Лалочка, в молчаливом ожидании остановилась у
порога, покорная, преданная, готовая сделать для меня все,
что в ее силах и возможностях, очаровательная, внешне
недоступная и строгая, а на самом деле совсем не такая. Я
распорядился:
- Крепкого чая с лимоном. Ко мне никого не пускать и не
соединять. Кроме, конечно...
Она понимающе кивнула и прощебетала мягким
голоском:
- Звонил Румянцев. Спрашивал, у себя ли вы. Соединить
не просил. Очевидно, зайдет. Как с ним?
- Ну, если зайдет. . пусти.
- И еще, у телефона ждет фотограф Ларионов.
- Что ему нужно?
- Не знаю, говорит, очень важное. Он много раз заходил
и звонил, когда вы были в Крыму. Целый месяц добивается.
Надоел он, Марат Степанович.
Этот надоест. Опять что-нибудь будет просить. Дурак, но
хитер. Такие тоже нужны. Набивается в личные фотографы.
Это ко мне-то, органически ненавидящему фотообъектив!
Меня бросает в дрожь, я чувствую себя точно под дулом
пистолета при виде наведенного на меня фото- или
киноаппарата.
- Скажи, что у меня совещание. Пусть позвонит часа
через два... Впрочем...
Я взял трубку. Он просил о встрече. В это время дверь
кабинета отворилась бесшумно - вошел Гомер Румянцев с
широкой улыбкой во все лицо. У него отвратительная улыбка.
Когда он улыбается своим неприятным открытым ртом,
растягивая во все стороны жеванные губы и выпучив влажные
светло-голубые глаза, он похож на большую жабу. Ему нельзя
улыбаться, как он этого не понимает?
- Зашел перед отъездом проститься, - сказал он,
подавая мне руку, как будто и не было между нами вчерашнего
крупного разговора. Я не предложил ему сесть: он это видел,
как вообще умел видеть все насквозь, и, словно оправдывая
меня, сказал: - Я знаю, что ты занят, и не буду отрывать тебя
от верстки. Кстати, как мой "Скандинавский калейдоскоп"?
Ах вот что привело ко мне Гомера! Он уже обо всем
информирован. Что-что, а информация у нас поставлена на
космическую высоту: не успеешь принять какое-нибудь
решение, как оно уже известно заинтересованным лицам.
Впрочем, я сразу догадался о цели визита Гомера.
- Еще не читал, - ответил я на его основной вопрос. - Да
ты присядь. Самолет у тебя когда?
- Завтра, - ответил он, отлично понимая, что я ухожу от
нужной ему темы.
- Хорошо, завидую тебе: завтра ты в Париже, - быстро
заговорил я. Но еще не родился тот человек, который бы сумел
провести Гомера Румянцева.
- Надеюсь, никакие чрезвычайные обстоятельства не
вышибут мои записки из этого номера? - Он кивнул на верстку,
лежавшую передо мной, и присел на спинку низкого кресла.
- Чрезвычайные обстоятельства, как тебе хорошо
известно, могут вышибить не только твои записки, но и нас с
тобой.
- Будем надеяться, что этого никогда не случится, -
парировал он и победоносно скрестил руки на груди.
Я промолчал. Он встал, заторопился, вытянулся, как
солдат, спросил:
- У тебя никаких поручений не будет?
- Да, кажется, ничего такого.
Конечно, записки Румянцева нужно оставить в номере. В
конце концов можно снять статью о происках Пентагона в
Африке. В самом деле, к чему повторять одно и то же:
Пентагон, монополии? Зачем дразнить гусей?
Я проводил его в приемную. Там уже ожидал Аристарх
Ларионов, таинственно важный, и лишь переброшенный через
плечо фотоаппарат несколько снижал его импозантность, так
сказать, мельчил монументальность образа.
- Опять ты с техникой, - недовольно сказал я в ответ на
его приветствие и небрежно дотронулся до его аппарата. Он
добродушно рассмеялся. - Терпеть не могу этой оптики. Может,
ты шпионишь за мной... Ну так что у тебя, выкладывай? За кого
хлопочешь? Впрочем, ты хлопочешь только за себя.
- А разве это плохо? - тряхнул бородой и весело
рассмеялся Аристарх. Удивительные у него глаза, я это давно
заметил - они всегда остаются холодными, недоверчивыми и
подозрительными. Даже когда он улыбается. И смех у него
неестественный, деланный. Точно такой же смех и у Чухно. -
Вот посмотри на это солнце, взгляни на эту звезду! - И
Аристарх торжествующе, как ребенок, нашедший
оригинальную игрушку, достал из папки две фотографии и
подал мне.
Я люблю красивых женщин, это моя слабость, я ее не
скрываю и не в силах ее побороть. И тут я был сражен и
опрокинут совершенно неожиданным чудом. С фотографии на
меня смотрела женщина, я мог бы сказать, красивая,
прекрасная, восхитительная, очаровательная. Но все это были
бы не те слова, потому что они не выражали существа и в
данном случае были бы бессильны. На меня смотрела совесть
человеческая, если только она вообще существует в природе,
смотрела Женщина с большой буквы. смотрела смелыми и
честными глазами.
Это была Ирина...
Я чувствовал, как что-то лопнуло во мне, взорвалось и