Страница 65 из 135
поняла, как неуместны были мои шпильки насчет столицы.
Теперь мне стало ясно, почему на вечере у Шустовых Андрей
был такой задумчиво молчаливый, отрешенный. В нем
постепенно и напористо зрело трудное, нелегкое решение,
зрело во внутренней борьбе с самим собой. И я сказала:
- Андрюша, ты же отлично знаешь, что я тебя всегда
поддержу. И теперь думаю, что ты правильно решил.
- Нет-нет, это еще не окончательно, - быстро перебил он.
- Вот съездим в деревню. Будет время еще подумать, все
взвесить. А потом уж, на обратном пути... решим.
Глава третья
ГОВОРИТ МАРАТ
День наступал скверный, оттого что я не выспался и
оттого что вчера перебрал норму, спьяна оскорбил Гомера
Румянцева и поссорился с Евой. И еще, кажется, лишнего
сболтнул в разговоре с этим американским физиком Мором -
родным братом нашего знаменитого физика Евгения
Евгеньевича Двина, фамилия которого ничего общего не имеет
с отличным армянским коньяком. Собственно, настоящая
фамилия Евгения Евгеньевича - Мордвин. Когда-то в
молодости братья учились в Берлине, оба одаренные физики.
Потом старший, Евгений, осел в Москве, младший - в
Соединенных Штатах Америки. Но чтобы их не путали в
научном мире, братья поделили фамилию на две части.
Михаил - теперь его звали Майкл - взял меньшую, но зато
первую часть и стал Мором, а Евгений - вторую и стал Двином.
Я проснулся от жестокой жажды: во сне я пил, пил и пил квас,
выпил целую бочку, но жажду утолить не смог. Первая мысль,
едва открыл глаза: где я сегодня ночую? Взгляд напоролся на
абстракционистский "шедевр" Эрика Непомнящего, висящий в
спальне, и я сразу сообразил: ночую дома. На душе потеплело.
Вот за это я люблю картину Непомнящего - по утрам она
доставляет мне радость. Приносить людям радость и
наслаждение - не в этом ли смысл подлинного искусства? А
еще находятся ретрограды и оболтусы, которые считают Эрика
бездарным шарлатаном и дельцом. Нет, Эрик настоящий
художник-новатор, и в обиду я его не дам.
Рядом с кроватью на тумбочке - кувшин с квасом. Квас
оказался не очень холодным, но выпил я его с удовольствием.
Я был один в квартире. Жанна с ребятами на даче. И тотчас
же - телефонный звонок. Я вздрогнул. Я всегда вздрагиваю при
звуке звонков, особенно телефонных. Как это я не догадался
выключить на ночь телефон? Значит, был хорош. Прежде чем
взять трубку, я быстро прикинул: кто бы мог звонить? Из
редакции по пустякам беспокоить не станут. Может, от
Никифора или сам тесть? Начнет драить, читать наставления
и угрожать... А может, лучше не брать трубку? Звонок. Еще
звонок.
- Я слушаю.
- Ты дома? - Это звонит жена. И какого ей черта надо?
Неужели не понимает? Я же ее не беспокою, как договорились.
Полная свобода. И не мешать друг другу.
- Нет, в гостях, - раздраженно бросаю в трубку.
- Я сегодня не поехала на работу: у Никитки вдруг
поднялась температура - тридцать семь и две. Вчера
накупался, весь день из воды не вылезал.
- Врач был?
- Только что вызвали.
- Ну ничего: у него дедовское здоровье. Я позвоню.
И все. Больше говорить нам не о чем. Это единственное,
что нас связывает, - дети. Никитка, Дунечка и Юлиан. Да еще
связывает нас тесть. Вернее, меня связывает по рукам и
ногам. Когда я было твердо решил порвать с Жанной и
открыто, так сказать, официально, уйти к Еве, у нас с тестем
состоялся неприятный разговор. Сначала он пробовал меня
увещевать, говорил о детях, которым нужен отец, о том, что
Жанна и так дает мне полную свободу, что ему известно о моих
связях с другими женщинами, что, конечно, любовь проходит,
но это вовсе не достаточная причина для разрыва. Семью
надо сохранить. С годами, мол, все уляжется, притрется,
плохое забудется и тому подобный вздор. Я попытался
возразить на высоких нотах, что-де жить без любви
безнравственно. И тут он взбеленился. Застучал кулаками и
обрушил на мою голову лавину оскорбительных слов. Каких он
только мне ярлыков не навешивал, один тяжелее другого:
бездарь, мерзавец, авантюрист, растленный тип, проходимец,
жулик, подонок, сукин сын, щенок. Все эти регалии я с, полным
основанием, так сказать, по заслугам мог бы вручить и ему. Но
я молчал, потому что в его громовой речи кроме преамбулы,
состоящей из оскорблений и унижений меня, как личности,
была довольно решительная угроза сделать из меня "ничто".
- Вспомни, кем ты был шесть лет назад. Я сделал из
тебя человека! Без меня ты ничтожество. Гнида...
Словом, я тебя породил, я тебя и убью. Дурак,
возомнивший себя Наполеоном. И по своей глупости считает,
что он меня породил. Если уж говорить откровенно, так всем,
что во мне есть, я обязан моим друзьям, таким, как Евгений
Евгеньевич Двин - ученый с мировым именем, великий мудрец,
ученик и последователь самого Эйнштейна, как Савелий
Адамович Чухно - любимый ученик Эйзенштейна, слава и
гордость советского киноискусства, как Гомер Румянцев -
самый талантливый из всех международных обозревателей,
политик, дипломат, публицист высшего класса или как мой
скромный, умный заместитель, великолепный журналист и
организатор Гриша Кашеваров. Они меня воспитали, обучили,
сделали из меня журналиста. Я благодарен судьбе, которая
связала меня с этими людьми. Эти люди высокообразованные,
талантливые, блестящие организаторы и новаторы, творцы
широкого диапазона, люди гибкого ума, чуткого ко всему
новому и передовому.
Я люблю Еву - самую яркую звезду нашего экрана, и во
имя этой любви я готов был жертвовать всем. Уж без крова и
без хлеба не останусь - я верил моим добрым друзьям и знал,
что они не оставят меня в беде. Ни меня, ни тем более Еву уже
не устраивали наши полулегальные отношения. Она как-то
сказала: "Делай, милый, выбор - или, или. Так я больше не
могу". Ее руки добивался известный композитор. О
создавшейся ситуации, о крупном разговоре с тестем и о своем
решении порвать с Жанной и уйти к Еве я рассказал Савелию
Чухно. На него это произвело ошеломляющее впечатление, но
он не охнул, не сделал большие глаза, не обозвал меня
сумасшедшим. Он просто, по своему обыкновению, скривил
кроваво-красные губы, ухмыльнулся как-то странно своей
дьявольской ухмылкой и, не глядя на меня, обронил спокойно:
- Когда бог хочет кого-нибудь наказать, он лишает его
разума. Чем ты не угодил всевышнему?
- Я серьезно. Мое решение окончательно, - твердо
сказал я.
Он не сразу мне ответил. Болезненно поглядел на меня.
Глаза его стали грустными-грустными, лицо помрачнело.
Сказал очень тихо и по-отцовски душевно:
- Я понимаю, что это серьезно. Чертовски серьезно. И
Ева, конечно же, стоящая женщина, океан любви и страстей. В
этом океане нетрудно потерять голову даже опытному
капитану, если у него чуть-чуть не хватает трезвого ума. - И
снова обласкал меня доверчивым отеческим взглядом, в
котором было что-то просящее и в то же время требовательно-
неумолимое, до жестокости. Продолжал: - Я помню: раньше,
перед тем как принять серьезное решение, ты всегда
советовался с друзьями. И никогда об этом не жалел. Верно
говорю?
Я кивнул.
- Почему же сейчас, черт возьми, - он не выдержал,
взвинтился, - почему ты не советуешься, прежде чем решиться
на самоубийство?! Явное самоубийство. Больше того - ты
убиваешь своих друзей, убиваешь журнал!..
Вдруг умолк, сделался угрюмым, лицо исказилось в
каком-то лихорадочном смятении. Я терпеливо ждал, что он