Страница 60 из 135
ходить по разным учреждениям, требовать, добиваться и не
успокоится, пока не поможет человеку. Его весь микрорайон
знает, и он всех знает. Где-нибудь в доме лифт испортился, а
управдом мух ноздрей бьет, - думаете что, жильцы в исполком
или в жилотдел жалуются? Нет, идут к Макарычу. А уж он
знает, куда позвонить, кого пристыдить... Батя мой до войны
председателем колхоза работал, потом секретарем райкома. В
сорок первом ушел на фронт и всю войну - на передовой.
Дважды ранен, контужен. Окончил войну начальником
политотдела армии, генерал-майором. В сорок шестом его
направили на партийную работу здесь, в Москве. А когда
началось разделение обкомов и райкомов на промышленные и
сельские, батя назвал эту затею сомнительной и
бесперспективной. Был послан в район и назначен
начальником колхозно-совхозного управления. Там и погорел.
На кукурузе. Район достался такой, что не родила она,
проклятая. Хоть плачь. Что с ней ни делали: обрабатывали,
удобряли, а толку никакого. Потом начался разгром
травопольщиков. А тут, как на грех, в районе хорошие клевера
росли. В общем, кормов хватало, сена - завались. Как вдруг
указание облисполкома: распахать четыреста гектаров клевера
и засеять кукурузой. Директор совхоза в слезу: "Алексей
Макарыч, выручай, не дай погубить скот, без кормов же
останемся". Батя, значит, на свой страх и риск: "Ладно, говорит,
не трогайте клевера. В случае чего я буду отвечать". А случай
не замедлил подвернуться: приехал в область Никифор
Митрофанович Фенин. Тот самый. Тесть Марата. Там ему уже
кто-то капнул: дескать, Шустов саботирует указания
вышестоящих. Замминистра, услыхав такую страшную весть,
на машину и - айда к "саботажнику". Вместе с батей поехали на
поле. И между ними произошел исторический диалог. "Почему
не вижу кукурузы?" - спрашивает Фенин. "Не растет", - отвечает
батя. "У всех растет, только у тебя не растет. ." - "Не только у
меня". Батя сказал правду - у соседей тоже о кукурузой не
клеилось. Никифор Фенин это знал, злился и искал виновных.
Выпалил со злостью: "А не растет потому, что ты в сельском
хозяйстве ни хрена не понимаешь. Из тебя такой же аграрий,
как и генерал". Иной, конечно бы, промолчал. Или каблуками
щелкнул бы: мол, так точно, Никифор Митрофанович, вы
совершенно правы! Но батя не такой, взорвался: "Как генерал,
я имел три благодарности от Верховного
Главнокомандующего!" А Фенин ему захохотал в лицо: "Дурак.
Нашел чем хвастаться". Батя рассвирепел: плевать, мол, что
ты замминистра, а оскорблять не смей. И ему, значит, в ответ:
"История разберет, кто из нас дурак". Фенин даже побледнел: к
подобной дерзости он не привык. Почесал лысину, уставился
на батю и - почти шепотом: "Да ты, Шустов, никак в историю
собираешься войти? Вона куда ты метишь! В великие!" А батя,
коль уж сказал "а", то не остановится, пока весь алфавит не
выложит: "История, Никифор Митрофанович, штука
многопартийная. Там но одни великие обитают. Там всякой
твари по паре. Там не только Стенька Разин, там и Гришка
Распутин есть". Вот так и закончилась карьера моего
Макарыча.
Насмешливая тень мудрой улыбки скользнула по лицу
Василия Алексеевича.
Все это, разумеется, было интересно, но мне поскорей
хотелось услышать о Шустове-младшем, о его работе в
клинике. И потом, эти статьи в газетах, особенно пакостная и
развязная З. Кроликова. У меня не хватило терпения, и я
попросила Василия рассказать.
- О-о, это длинная история. Но теперь, кажется, все
позади. Ты читала, как меня мордовали?
- Ну конечно. У нас в больнице все возмущались. Мы так
поняли, что это неспроста, что за всем этим грязным шумом
стоят темные силы дельцов.
- Ого! - пораженный воскликнул он. - Это великолепно!
Значит, рядовой читатель не дурак. Он отлично разбирается,
что к чему. Темные силы дельцов. Совершенно верно. Я
расскажу. Потом!.. Потерпите.
Василий казался возбужденным, глаза его лихорадочно
горели. Торопливо взглянул на часы и, подхватившись, сказал:
- О-о, да сейчас должен Макарыч прийти. Пора и на стол
накрывать.
И действительно, минут через десять появился Алексей
Макарыч, на вид совсем еще молодой, с открытым веселым
лицом - никак невозможно было подумать, что это отец и сын, -
старший брат, да и только. Особенно когда они стали рядом:
одного роста, крепко сколоченные, крутолобые, с гладкой
поблескивающей кожей лица, не знающей морщин. Только
отец казался мягче характером, более общителен, не так
суховат, как сын. Знакомясь с нами, говорил громким
приподнятым голосом:
- Знаю. Сын мне о вас много рассказывал. Рад
познакомиться с морскими полярниками.
- Бывшими, - грустно поправил Андрей.
- Что, на юг переводят? - так же быстро переспросил
Алексей Макарыч, садясь на диван.
- Хуже... Простились с морем и с Севером. Навсегда, -
пояснил Андрей и тоже сел в кресло.
Андрей коротко рассказал о себе. А мы с Василием в это
время накрывали стол. В кухне Василий сказал:
- Послушай, Ирина, мне в отделении нужен терапевт. - И,
осененный внезапной идеей, посмотрел на меня вопрошающе:
- Зачем вам куда-то ехать? Оставайтесь здесь. Андрея тоже
устроим на работу. .
- А квартира, прописка? - ответила я.
- Надо продумать. Мы это еще обсудим.
В гостиной гремел неуемный Макарыч, негодовал:
- Представьте себе идиотов - главного инженера и
директора автобусного завода. Выпускают автобусы со
стеклянной крышей. Летом пассажиры не знают, куда деваться
от солнца. Печет прямо в голову. Чертыхаются, проклинают все
на свете. А виновники - директор завода и главный инженер -
разъезжают себе вольготно на "Волгах". Им темя не печет.
Надо куда-то писать. В газету, что ли? На завод писать
бессмысленно: на мнение потребителя, то есть рядовых
граждан, им плевать. Вон сколько писано-переписано жалоб
по поводу дурацких заграждений на Ярославском вокзале.
Пассажир выходит из пригородного поезда, ему надо в здание
вокзала, на привокзальную площадь или на стоянку такси. Так
что вы думаете, нет, его насильно загоняют в подземный
переход или в метро. Ему туда не надо, а его гонят, силой
гонят какие-то умники. Пассажир бросается на рельсы,
перелезает через заборы, барьеры и решетки, возведенные
против него, чтоб, значит, насильно его под землю загнать. А
он не хочет. Не желает смириться, ругается, проклинает все на
свете и Моссовет, который, может, совсем не виноват в этих
безобразиях, а виноват один какой-нибудь железнодорожный
головотяп... Пишут, а толку никакого.
Он быстро посмотрел на меня и почему-то решил, что я
не разделяю его возмущения. Попытался убедить:
- Вы скажете - мелочь, пустяк. Стоит ли обращать
внимание, нервы рвать себе и другим? Стоит. Потому что вот
такие мелочи отравляют жизнь тысячам. Портят настроение
ежедневно, ежечасно. За каждой такой мелочью кроется нечто
принципиальное. Вот сегодня, например, разразился скандал в
соседнем доме. Живет тут один пенсионер, некто Лизогуб.
Квартира его на первом этаже. Цветочками увлекается, под
окном сажает разные там мальвы, незабудки, анютины глазки.
Это хорошо. Приятно, когда возле дома зелень и цветы. Так
вот этот Лизогуб у себя под окном среди цветов скамейку
соорудил. Обыкновенную деревянную скамейку. Чтоб, значит,
посидеть, помечтать, подышать цветочным ароматом. Но все