Страница 32 из 135
откровенно:
- Ты ее любил?
- Ее многие любили. А она любит одного, - ответил он
глухо и поглядел на меня тяжелым, бездумным, скорее,
отсутствующим взглядом.
- Кто он, этот счастливец? Ты знаешь? -
полюбопытствовал я.
- Андрей Ясенев, - так же глухо и серьезно ответил
Сигеев.
- Да ты шутишь! Откуда тебе это известно?
- Она мне сама сказала.
- Ирина? Тебе?! Когда это было? Расскажи!
Он вдруг поднялся, поглядел на меня добрыми
открытыми глазами и сказал, перейдя на "ты":
- Не надо, Андрей Платонович, не проси. Я плохой
рассказчик. - И, бросив медленный взгляд на тетрадь Ирины,
добавил: - Там все написано.
Теперь мне хотелось как можно скорей прочитать эту
тетрадь. Я чувствовал прилив крови, лицо мое горело. Весь
охваченный нетерпением, я торопился проститься, но Сигеев
задержал меня вопросом:
- Когда вы от нее получили последнее письмо?
Меня обожгло: зачем он это спросил? Почему я не ушел
минуту назад, а дождался именно этого вопроса? Теперь
изволь отвечать.
- Честно говоря, я никогда не получал от нее писем.
Пришлось рассказать все, как было, начиная со встречи с
Лидой - Ирининой хозяйкой - на берегу моря. Я думал, что
Сигеев возмутится. Но он выслушал меня спокойно и даже
заметил:
- Ну да все равно, это даже лучше будет, если тетрадь
вы перешлете. Она очень обрадуется.
- А тебе она писала? - в свою очередь поинтересовался
я.
- Только одно письмо. Там, между прочим, и о вас есть
слова.Сигеев казался каким-то нарочито медлительным,
пассивным и равнодушным, - во всяком случае, такими были
его движения, и взгляд, и голос. Лишь руки не подчинялись
этому кажущемуся спокойствию: они были суетливы,
беспокойны. И нечто мечущееся, лихорадочное жило в каждом
пальце. Я наблюдал, как торопливо и неуверенно достали эти
дрожащие пальцы из внутреннего кармана уже сильно
потрепанный конверт, а из него - письмо, тоже довольно
помятое, зачитанное.
- Вот послушай, - говорил Сигеев, пробегая глазами по
хорошо знакомым, наизусть заученным строкам: - "Я не могу,
Игнат Ульянович, причинить вам душевные страдания, боль...
не имею права. Вам нужно настоящее счастье, а я не могу Вам
дать его. Знаете, у Сергея Есенина есть строки: "Кто любил,
любить уже не сможет, кто сгорел, того не подожжешь". Я
любила одного человека, любила его даже тогда, когда сама
не знала, что люблю. Я люблю его и сейчас... и знаю, что
принесла ему много страданий".
- Почему ты думаешь, что это обо мне? - как-то нечаянно
вырвалось у меня.
- А ты слушай дальше: "Но судьба не свела нас с ним: я
вышла замуж за другого. У нас не было счастья, настоящего.
Лишь теперь я поняла, что в нашей семейной жизни при
изобилии всего прочего не хватало лишь одного - большой
любви. Так долго быть не могло. Мы разошлись. Человека, с
которым я прожила более двух лет и которого как будто
любила - так мне тогда казалось, - я забыла без труда. А тот,
другой, такой робкий, нескладный, по какой-то сильный,
настоящий, он всегда во мне. В последний раз я видела его
два года назад. Он, кажется, счастлив. У него тогда была
невеста, теперь может быть, она стала его женой. Я никогда ее
не видела. Я рада за него. С меня и этого достаточно. В свое
время я его очень обидела..."
Он сделал паузу, пробегая глазами какие-то строки, а я
уже не мог больше ни слушать его, ни говорить. В голове
шумело и стучало. Я поспешил уйти к себе на корабль. В моих
руках была тетрадь человека, который теперь стал для меня
дороже, ближе всех на свете. И точно не тетрадь, а сама
Ирина незримо вошла в мою корабельную каюту.
Записки Ирины я прочитал залпом, не переводя дыхания.
Вот они.
Глава седьмая
ЗАПИСКИ ИРИНЫ ПРЯХИНОЙ
Мой милый, мои хороший друг!
Мне немножко тяжело и немножко одиноко. И то и другое
скоро кончится. А пока... Я много думаю о тебе. Часто
разговариваю с тобой мысленно. Я эти строки начинаю в
трудный для меня год, самый трудный, какой только может
быть у человека. В январе я потеряла дочь, маленькое,
крохотное, беззащитное существо. Она скончалась на
операционном столе: у нее был гнойный аппендицит. Я,
молодой врач, не могла спасти своего ребенка. Это безумство.
Мне казалось, что я сойду с ума. Я уехала на два месяца в
Ленинград к маме. Хотела забыться, прийти в себя. Но верно
говорят - беда не ходит в одиночку. Непрочная наша семья
начала рушиться уже неотвратимо с той поры, как умерла
дочь. Ты знаешь Марата. Не было у меня с ним счастья. Я
даже задавала себе страшный и, быть может, нелепый вопрос:
а есть ли оно вообще, семейное счастье? Тогда я думала о
тебе. И ты отвечал мне, как всегда, спокойно, уверенно: есть!..
Мне было стыдно, неловко и обидно за себя, за свое
малодушие, за неудавшуюся жизнь, за все ошибки, которые я
совершила.
Мы мало с тобой виделись. Но мне кажется, я очень
хорошо знаю тебя. Я узнала тебя больше всего в тот никогда
не забываемый ленинградский весенний день, который мы
провели вместе. Именно тогда во мне родилось к тебе то, что
потом, со временем, стало главным для меня.
В жизни я делала много всяких глупостей. Отец меня
упрекал в легкомыслии. Что ж, может, действительно я
легкомысленная девчонка. Может, это моя очередная глупость.
Будь что будет. А я решила еще раз испытать свою судьбу -
осталась в Оленцах.
Оленцы! Небольшой рыбацкий поселок на краю света.
Действительно край земли, каким я представляла его в
детстве, - обрывистый, голый, каменный берег, нелюдимый и
неприветливый, а дальше море - холодное, свирепое, а где-то
за горизонтом - Северный полюс. Оленцы! Никогда я о вас не
думала, не мечтала, не снились вы мне. И вот я увидала вас.
Вы такие же хмурые и суровые, как вся здешняя природа. Но
кто знает, какое место займете вы в моей судьбе, далекие,
мало кому ведомые, даже на карте не обозначенные Оленцы.
Не море, не скалы, не скупая и неприветливая природа
удивили меня, а люди, живущие здесь. Простые и хорошие
люди, такие, как хозяйка моя Лида и ее муж Захар Плугов.
Приняли они меня, как родную, просто, сердечно, с такой
искренней теплотой, как никогда не принимали меня в доме
моей бывшей "высококультурной" свекрови.
Только сейчас здесь, на Севере, я поняла, что такое
жизнь. И людей по-настоящему увидела.
Да, я раньше о многом или не знала, или знала
понаслышке. Слышала, что есть сушеный лук, сушеная
капуста, сушеная свекла, даже сушеная картошка. И думала:
как забавно - зачем сушеная? Для разнообразия? Теперь я
поняла зачем: свежие овощи здесь деликатес, потому что
доставить их сюда не так просто. Надо признаться - невкусно
все сушеное, особенно картошка. Но люди привыкают, едят,
потому что другой нет.
Человек может привыкнуть ко всему и довольствоваться
тем, что есть. Человек все может. Я с интересом, неведомым
мне раньше, присматриваюсь к людям, окружающим меня. Я
хочу знать, как и почему они оказались здесь, на краю суровой
земли, где так трудно жить из-за условий, созданных природой.
Может быть, таким образом я хочу взвесить и оцепить свой
поступок - решение остаться здесь врачом.
Я не умела жить, я хочу поучиться. Учиться никогда не
поздно - эту простую мудрость мы любим повторять, но не так
охотно и часто следуем ей. Учиться надо не только на
собственных и чужих ошибках - их у нас достаточно: учиться