Страница 10 из 135
шутку. - Встречаться обязательно, но ненадолго, - серьезно
ответил Марат.
- А если она пожелает надолго?
- Скажи, что ты торопишься на свидание.
- К сожалению, этого я не смогу: лгать меня не учили ни
дома, ни здесь.
- О, святая наивность! - патетически воскликнул Марат,
подняв кверху руки. - Какая ж тут ложь? Это просто житейская
бытовая дипломатия. - Он притворно вздохнул и произнес с
сожалением: - Эх, бедняга Андрей! Трудно будет тебе жить с
твоей прямолинейностью в век, когда от человека требуется
максимум гибкости.
Его философия "житейской дипломатии" меня смешила,
и только. Я был уверен, что Марат говорит чужие слова,
случайно услышанные им от "гибких" людей, которым живется
легко и сладко. Я не думал тогда, что сам Марат к этой
философии относился всерьез, положительно.
Над Невой, над великим и вечным городом буйствовала
голуболицая, широко улыбающаяся свежей зеленью
бульваров, звонкоголосая и золотисто-ослепительная весна. И
конь под Медным всадником, взметнувшийся испуганно над
рекой, хотел вырваться из окружения праздничной толпы, в
которой я без особого труда разыскал Ирину Пряхину.
Она была одета в светлый из тонкой шерсти костюм и
светло-розовую блузку такого нежного цвета, который бывает
на акварелях старых мастеров. Мое появление здесь она,
должно быть, приняла за чистую случайность, но встретила
меня очень приветливо и даже как будто обрадовалась. Лицо
ее в венке золотисто-мягких волос, спадающих игривой волной
на круглые красивые плечи, сияло, как солнце, как купол
Исаакия, в тон воскресному весеннему Ленинграду.
Мое сообщение ее не очень огорчило.
- Что ж, служба есть служба, - сказала она как-то совсем
просто, без сожаления. - Мне это хорошо знакомо и понятно.
Отец тоже часто вот так подводил нас. Бывало, ждем его в
воскресенье, билеты возьмем с мамой в кино, а он позвонит:
не могу - служба. - И потом без всякого перехода: - А вы что
собираетесь сегодня делать? Какие у вас планы?
Я пожал плечами:
- Да, собственно, никаких планов нет. Просто так вышел
в город.
- Вот и отлично, - весело и обрадованно подхватила
Ирина. - Мы с вами погуляем. День какой чудный!
Мы направились к набережной, постояли у еще не
нагретого солнцем гранита, а потом пошли вдоль берега, в
сторону Зимнего дворца. В руках у меня была книга Соболева
"Зеленый луч". Она взяла ее у меня, ни слова не говоря,
взглянула мельком и поинтересовалась:
- Вы, наверное, много читаете? Даже в увольнении.
- Эту я раньше читал. А сейчас увидел в киоске новое
издание и вот купил. Пусть будет своя.
Это ей понравилось. Она сообщила, что тоже любит
приобретать любимые книги и что, между прочим, своей
настольной считает "Очарованную душу" Роллана.
- У вас есть... девушка? Знакомая? - неожиданно
спросила Ирина.
- Нет, - ответил я сразу, застигнутый врасплох ее
вопросом.
А она продолжала даже как будто с настойчивостью:
- И никогда не было?
- Нет, почему же, в школе были. Но только так, просто
знакомые.
- Почему? Вы нелюдим?
- Не знаю. Я, наверное, еще не нашел ту, которая ищет
меня. - Не встречали девушку, которая вам нравится?
Ее искренний, дружеский тон, естественность и простота
располагали к откровенности, внушали доверие, с ней было
легко говорить, и я ответил напрямую:
- Встречал. Только я ей не нравился.
- Почему вы так думаете? А может, нравились, -
заметила она, и, как мне показалось, с хитринкой.
Ну и пусть. Я и в самом деле имел в виду Ирину и даже
хотел, чтобы она догадалась. Потому и ответил:
- У нее есть жених.
И наверно, лицо мое и смущенные глаза выдали меня.
Она решила вовремя прекратить этот скользкий разговор,
закончила его ничего не значащей фразой:
- Ах вот оно что. - И тут же предложил: - Хотите, я вас
познакомлю со своей подругой?
- Попробуйте, - ответил я без особого энтузиазма.
У Зимного дворца Ирина спросила меня, люблю ли я
Эрмитаж.
- Конечно. Только Русский музей мне больше нравится, -
ответил я, думая о другом.
А она весело и даже с радостью поддержала меня:
- Представьте, и мне тоже. А Марат, наоборот, Эрмитаж
больше любит.
Мне это было известно со слов самого Марата. Но Ирина
сообщила улыбаясь:
- В Эрмитаже ему нравится скульптура второго этажа,
потом канделябры, люстры, вазы и другая дворцовая утварь.
Странный вкус, правда? - В словах ее не было осуждения.
- Просто у нас разные вкусы, - резюмировал я. - Марату
нравится оперетка, балет. А мне больше - драма.
- Вы не любите музыку? - Ирина подняла на меня свои
большие небесно-синие глаза.
- Нет, почему, музыку я люблю, только не всякую.
Ни в Эрмитаж, ни в Русский музей мы не пошли.
Было бы непростительно в этот весенний день
находиться в помещении. Мы направились к Летнему саду. И
всё говорили, говорили, прямо и откровенно, как старые
друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Между нами не
было ни тени равнодушия или натянутости. Ее глаза то
искрились, то становились задумчивыми, то выражали
удивление. И о чем бы ни говорили, разговор непременно
касался Марата. Она что-то взвешивала, анализировала,
запоминала. Я догадывался: Ирина хочет лучше знать Марата,
и я боялся быть причиной каких-либо недоразумений между
ними. Мне даже казалось, что она читает мои мысли. Я только
было подумал: "Не сказать бы чего-нибудь лишнего, Марат
ведь мой друг", а она уже рассуждает вслух:
- Вы с Маратом друзья. Даже странно - вы такие разные.
И вы никогда не ссорились?
- Никогда.
- И даже не спорили?
- Спорили. Только каждый при своем оставался.
Мы ходили по Летнему саду, рассматривали скульптуры,
сидели на скамейке. И все говорили. Она просила меня
рассказать о детстве, а я не знал, что говорить.
- Ничего интересного в моем детстве не было.
- А все-таки что сильнее всего запомнилось из детства? -
допрашивала Ирина.
- Лучше всего помнится весна и лето, - начал я не очень
охотно. - Ледоход на Десне, скворец на черемухе заливисто
свистит. Это весна. А потом золотые, как брызги солнца,
одуванчики на лугу и первая ласточка в синем небе, - значит,
начинается лето. И еще запомнились окопы за селом и
партизанские землянки в лесу. Мы там находили патроны,
пулеметные ленты и каски. И еще - подбитый фашистский танк
у дороги.
Я не в силах был больше говорить: что-то тяжкое вдруг
нахлынуло на меня, перехватило дыхание. Я вспомнил своего
отца, казненного фашистами.
Ирина интуитивно почувствовала мое состояние,
поспешила увести разговор в сторону, сказала задумчиво и с
сожалением:
- Вы сильный, Андрюша. А вот я не смогла бы, как Зоя
Космодемьянская, если б пришлось. Впрочем, не знаю... Я
иногда в мыслях пробовала представить себя на ее месте и
посмотреть, как бы я вела себя. Это важно - нашлись бы во
мне силы или нет?
- Думаю, что нашлись бы, - утвердительно заметил я,
будучи убежденным в ее большой духовной силе.
- Не знаю. Мне кажется, что я слабая. А вы... вы добрый
и прямой. Вы со всеми так откровенны?
- С теми, кто откровенен со мной.
Без всякой видимой связи она снова повторила:
- Какие вы с Маратом разные.
Должно быть, она в этом все больше убеждалась. Потом
сообщила:
- Я долго не могла привыкнуть к его имени. Марат! Уж
лучше Март - смысла больше.
- Что вы, Ирина, какой же в имени смысл? Просто