Страница 66 из 207
- У меня было и есть много друзей-коммунистов.
Особенно среди фронтовых ребят. Прекрасные люди, честные,
патриоты. Недавно схоронил своего самого близкого друга,
генерала. Благороднейший гражданин. Отважный был воин.
- И, конечно, сталинист.
- Горячий и убежденный, - с вызовом ответил Иванов.
- Это он вам рассказал, сколько у Сталина было
кальсон? Беда всех воинов и боль. - Он встал. - Я вам
искренне сочувствую. И прощайте.
Приблизительно через час после ухода незваного гостя
появилась Маша.
- У тебя кто-то был? - с порога полюбопытствовала она.
- А ты как догадалась? - удивился Алексей Петрович.
- Предчувствие.
- А если всерьез?
- Серьезно. Еду в метро, как всегда, тороплюсь. И вдруг
ловлю себя на мысли, что спешу больше обычного и что ты
сейчас не один в мастерской. Притом уверена, что не один.
Подмывает любопытство: с кем?
- Неужто ревность?
- Нет, просто любопытство. Меня это не удивило:
предчувствие поселилось во мне с тех пор, как я начала
думать об инопланетянах, уверовала в них. Но у тебя
действительно кто-то был?
- Был, Машенька, представитель демократии, - весело
ответил Иванов, целуя жену.
- По случаю?
- Новая власть пыталась меня облагодетельствовать:
предлагала престижный государственный заказ.
- Статую Ельцина?
- Ты почти угадала: пока что памятник героям Белого
Дома. - И ты согласился? - встревоженным тоном спросила
она. - Что ты, родная, я б не стал себя уважать, если б
принял такой позорный заказ. Пусть поищут среди своих.
Желающие найдутся. Тем более сулят большие деньги.
- И я б тебя сразу разлюбила. Я б тебя не простила, если
б ты согласился. Помню, ты мне рассказывал, как отказался
делать памятник Свердлову. Нам нельзя терять достоинство
ни при какой погоде и ни за какие блага. Талант и совесть
неразделимы.
- Спасибо, родная, я рад, что ты одобрила мой поступок.
219
Глава десятая
ВОЗНЕСЕНИЕ
1
Весна наступала стремительно, сухая и жаркая. Сразу же
после оплеванных демократами майских праздников -
Первомая и Дня Победы - Лариса Матвеевна с Настенькой
переехали на дачу, купленную когда-то отставным дипломатом
Сергеем Зорянкиным на севере от Москвы в зеленом
Радонежье. Днями раньше Иванов и Маша субботу и
воскресенье провели на даче, вскопали грядки под огород,
сделали уборку в доме, словом, приготовили дачу к летнему
сезону. Маша любила свою дачу, и не столько сам дом,
небольшой, бревенчатый и далеко не новый, сколько здешние
окрестности, с зелеными лесными массивами, солнечными
полянами и голубыми прудами, которые дачники величали
озерами и даже морями. "Загорское море!" Это звучит солидно
и заманчиво, хотя воды в этом море по колено, зато есть флот
- полдюжины лодок, которыми пользуются и рыбаки, и просто
отдыхающие. Маша такое море не принимала всерьез и не
завидовала барахтающимся в его не очень чистой, несточной
воде. Маша родилась на берегу Средиземного моря и на всю
жизнь запомнила его песчаные пляжи, тихие всплески теплой
воды. Память детства самая цепкая и впечатляющая.
Беспощадное время не в состоянии стереть или затмить
трогательные, милые сердцу картины. Они чисты, светлы и
безоблачны. Они - навечно.
Радонежский край Маша увидела уже в зрелые лета,
когда вместе с родителями приезжала смотреть свою будущую
дачу. Из Москвы они приехали в Сергиев Посад, который тогда
носил позорное имя большевика-троцкиста Загорского-
Лубоцкого. Был теплый солнечный день середины сентября,
ярким многоцветьем листвы полыхало бабье лето.
Ослепительным золотом блистала Троице-Сергиева Лавра.
Словно дети солнца, играли и струились в голубом просторе
купола соборов и корона колокольни, высотой своей
превосходящая колокольню Ивана Великого в Московском
Кремле. Ее узрела Маша еще с вокзальной площади - она
впервые была в городе преподобного Сергия Радонежского, -
узрела и ахнула, встрепенулась душой. И не красота
неописуемая, не чудесное творение рук человеческих поразили
220
ее, а то, что она это великолепие уже видела и знает его с
давних пор, с самого детства носит его в сердце своем. Видела
не на фотографиях и открытках, не на картинах и в кино.
Видела не глазами, а всем своим существом, каждой клеточкой
своего тела. Какая-то невиданная, властная сила потянула ее к
Лавре, исходящие от куполов золотистые струи проникали в
душу, просветляли разум, манили к себе невидимыми чарами и
окрыляли. Ей хотелось лететь. И она быстрым и легким шагом,
опередив родителей, полетела навстречу неземному видению,
на его кровный зов, и ей казалось, что золотистые звезды,
рассыпанные по голубым куполам Успенского собора, не что
иное, как посланцы Вселенной. И тогда ее осенила ясная
мысль о нетленной вечности всего сущего - природы, человека
и творения рук его, о мудром творце мироздания, о бессмертии
души.В бессмертие души Маша уверовала еще в студенческие
годы и считала, что в незапамятные времена душа ее обитала
в другом бренном теле и, покинув его в свое время,
странствовала в беспределах Вселенной, пока не воплотилась
в ней - Маше Зорянкиной. Этим она объясняла сновидения,
когда неоднократно видела во сне один и тот же город,
который не существовал в действительности, знала его
обитателей в лицо, их имена, но наяву, в жизни их не было. И
делала вывод, что она, то есть душа ее, но в другой плоти,
жила в этом городе и среди этих людей, что это были се
друзья и знакомые. Об этом она подумала, увидав впервые
Троице-Сергиеву Лавру, которая, между прочим, ей никогда не
снилась. Просто в этой обители, представшей перед ней так
неожиданно, она нашла что-то очень родное и близкое для
своей души. С тех пор в дачный сезон она нередко посещала
Лавру в надежде найти там умиротворение и душевный покой.
Находясь на своей даче, она с трепетным волнением слушала
доносимый ветром из Сергиева Посада далекий колокольный
звон, который теплыми струями разливался в душе.
Маша была убеждена, что ее доисторические предки
жили в этих благодатных краях, потому и влечет ее сюда
божественная сила и шепчет внушительно ей внутренний
голос: здесь твои корни, здесь тысячи лет тому назад была
предана земле твоя плоть перед тем, как бессмертная душа
твоя отправилась в долгое странствие, чтоб в середине
двадцатого столетия снова войти в твою плоть. Потому и
дороги и любы тебе эти места, которые ты считаешь своей
родиной, - не южный берег Средиземного моря, где ты
221
родилась и провела свое детство, и не Москва, в которой
безоблачно прошли твоя юность и молодость, а радонежское
Копнино.
В четырех километрах от дачи Зорянкиных, среди полян
и перелесков, где на березовых опушках водятся
подберезовики, а в молодом ельнике в грибную пору
встречается благородный рыжик, высоко ценимый знатоками,
даже выше боровика и груздя, есть урочище или большая
поляна с названием Копнино. Должно быть, оно получило это
имя от копен, которые маячат тут в пору сенокоса. В самом
центре поляны заросший мхом пруд круглой формы,
обрамленный сибирским кедром. Говорят, когда-то давным-
давно здесь был скит, и пруд этот вырыли монахи.
Вот это Копнино Маша считала своей кровной родиной -
оно жило в ней самой, в ее сознании, в ее сердце, неотлучно,
постоянно, как драгоценный дар, унаследованный от далеких
предков, которые являлись к ней только в радужных,
безгреховных снах. Копнино снилось нечасто, реже, чем