Страница 57 из 207
и потом не мог себе объяснить, почему он это сделал.
Постеснялся? А собственно чего?
На другой день Маша позвонила. Он торопливо бросил
инструменты и, как на пожар, побежал к телефону.
- Здравствуйте, Алексей Петрович. Прошу прощения за
беспокойство, но больше не могу, - звучал ее нежно журчащий
и такой родной голос. - Вы на меня обиделись?
188
- За что, Машенька? Я вам звонил на работу. Разве вам
не передали?
- Я эти дни не была в редакции: у меня ангина. Вы могли
позвонить мне домой. Я очень ждала. Слышите: очень-очень. -
Голос ее звучал взволнованно решительно: она откровенно
проявляла нетерпение, и это радовало Иванова.
- Я тоже рад вас слышать и ждал вашего звонка. Все эти
дни я тоже из дома не выходил.
- Вам нездоровится? - Тревога прозвучала в ее голосе.
- Что вы, Бог миловал. Нахожусь в состоянии
творческого запоя. Встаю в восемь, а в девять уже начинав
долбить гранит, только искры сверкают и осколки летят во все
стороны. И так ежедневно по двенадцать часов с коротким
перерывом на обед. К вечеру так умаюсь, что по ночам руки
гудят. - Зачем же вы себя так нещадно изнуряете? Я вам
запрещаю. Слышите?
- Я ж вам говорю: у меня творческий экстаз.
- Но так же нельзя, я вас очень прошу. А то пожалуюсь
вашему начальству.
- Которого у меня нет. Но мне осталось совсем не много,
самая малость, всего дня на три, и потом буду отдыхать. Ведь
я слово дал, задачу поставил.
- Кому вы дали слово?
- Самому себе. А слово - закон. Я слов на ветер не
бросаю.
"Ах, зачем я это сказал: сочтет за хвастунишку". Она не
сочла, произнесла одобрительно:
- Похвально, конечно, и редко в наш век. Вот бы
нынешним властелинам пример с вас взять. А над чем вы так
героически трудились? Или это секрет?
- Пусть пока будет тайной и будущим сюрпризом... для
вас. Когда встретимся, тайна станет явью.
- Заинтриговали. Но я молчу и с нетерпением жду
встречи.
В Маше жил дух свободы, независимости в личной
жизни, и в этом она видела свое преимущество перед
знакомыми женщинами, повязанными брачными узами. Но
периодически на нее обрушивалась тоска, чувство
неудовлетворенного желания. Не было ощущения полноты,
томила какая-то половинчатость и неопределенность. В
искренности Иванова она не сомневалась и знала, что он
терпеливо и бессловно ждет от нее ответных чувств. Он ей
189
определенно нравился, но вначале она сдерживала себя, и
чем крепче нажимала на тормоза, тем сильнее в ней
разгоралось желание броситься в поток необузданных
страстей.
Встреча произошла через три дня. В полдень он
позвонил ей в редакцию, не надеясь застать ее. Но она сама
взяла трубку.
- Рад вас слышать, - были его первые слова. - Как ваша
ангина?
- Все в порядке - улетучилась, не оставив следов.
- Вдвойне рад, значит, есть надежда на встречу?
- Конечно, - твердо и весело ответила она. - Как
прикажете.
- Приказов вы от меня никогда не услышите. А видеть
вас я хочу всегда. Хоть сейчас.
- Насчет "сейчас" надо подумать. А вот в конце дня
неплохо бы. - В голосе и в словах ее он уловил нотку
неопределенности. Спросил:
- Есть проблемы?
- Проблем никаких нет. Но я хотела бы явиться к вам
тоже с сюрпризом. Словом, если мой сюрприз будет к концу
дня готов - я приеду. В любом случае позвоню.
Положив трубку, он поспешно направился в магазины:
надо было что-то раздобыть к столу по случаю такой
необычной встречи с сувенирами с обеих сторон. Его
сувениром был ее портрет, выполненный в граните. А ее? Он
не знал и не пытался разгадать: приятней получить сувенир
неожиданный.
Когда такая вспышка любви возникает между юными
сердцами - это естественно. Но он опытный в житейских и
сердечных делах - о Машином опыте ничего не знал, - почему
же он на склоне лет вдруг почувствовал себя двадцатилетним?
Да, да, вспоминал Алексей Петрович, такое с ним было в
сорок шестом году, когда влюбился в Ларису, тогда еще даже
не Зорянкину (девичью фамилию Ларисы Матвеевны он не
помнил). С тех пор ничего подобного с ним не случалось.
Сердце словно было законсервировано на эти долгие годы, и,
казалось, уже навсегда.
Теплилась надежда - тихая, тайная, - что когда-нибудь
появится его голубой бриллиант. Но бриллианты надо искать.
А он не искал, он ждал, полагаясь на судьбу. И судьба
сжалилась над доброй и терпеливой душой. Теперь он
мысленно убеждал себя, что Маша - не случайность, что она и
190
есть дар судьбы. Не зря же она - дочь его первой любви, ее
родная кровь. Нет, это, конечно же, не случайно. Потому-то и
установились теплые, сердечные, доверительные отношения,
словно они знают друг друга с самого детства.
Маша позвонила в начале седьмого и восторженным
голосом произнесла только одно слово: "Еду!" Но для него это
слово значило больше, чем дюжины красивых и ласковых
слов. Он быстро накрыл в гостиной стол, водрузив две бутылки
вина. Она появилась скоро, веселая, румяная, сияющая
счастьем. Он проводил ее в гостиную, и первое, на что она
обратила внимание, был сервированный стол с двумя
бутылками вина.
- О, как шикарно! - с неподдельным возбуждением
воскликнула Маша и посмотрела на Алексея Петровича
долгим трепетным взглядом.
Она достала из сумки свежий, совсем тепленький номер
газеты, который читатели получат завтра, развернула его, и
Алексей Петрович увидел фотографии трех своих
произведений: "Ветеран", "Девичьи грезы" и горельеф "Пляж".
Фотографии сопровождала краткая статья об авторе, под
которой стояла фамилия М.Зорянкиной.
- Это вам мой сюрприз, Алексей Петрович. Завтра
читатели узнают, что есть в ограбленной, униженной,
оскорбленной, оккупированной "пятой колонной" России
великий скульптор Алексей Иванов, который создает шедевры
даже в кошмарное время духовной деградации общества.
Прежде чем сесть за стол, Маша быстрым привычным
взглядом окинула зал, и тут глаза ее зацепились за предмет,
которого здесь раньше не было. Ее портрет в граните! В
больших горящих глазах ее вспыхнуло изумление. Перед ней
было что-то знакомое и в то же время другое, новое, отличное
от того, что было в глине. Строгий, крепкий гранит придавал
всему образу цельность, основательность, ярче, точнее
выявлял характер; черные волосы, освещенные верхним
светом люстры, отливали зеркальным блеском, усиливали
контраст со светлосерым лицом и кистью тонкой руки с
трепетными пальцами. Маша внимательно и придирчиво
рассматривала творение большого мастера, как
рассматривают свое отражение в зеркале, а сам творец,
которого она только что с пафосом объявила великим, стоял
рядом за ее длиной и с затаенным волнением, как ученик на
экзамене, ждал оценки. Вдруг она стремительно обернулась и
191
обеими руками обхватила его. В ответ он порывисто обнял ее и
бережно прижал к груди, чувствуя, как колотится ее сердце.
- Спасибо, родной, это необыкновенно, - сказала она о
портрете.
"Родной". Это слово обожгло его несказанной нежностью,
и он начал целовать ее тонкий нос, губы, глаза, прямые
темные волосы.
- Как назовете ее? - Маша указала взглядом на портрет. -
"Последняя любовь"? - Он томно кивнул, прикрыл глаза. - А вы
не продадите ее, как "Первую любовь", никаким шведам-
американцам?
- Ни за какие миллиарды... Я подарю его тебе, сегодня,