Страница 43 из 207
Во время всей беседы она внимательно наблюдала за
ним, чутким сердцем умной женщины чувствовала его
радужное настроение, душевный подъем, склонность к
142
самоанализу, понимала, что задевает в его душе долго
молчавшие струны, что он весь переполнен нежностью, и от
таких мыслей она сама погружалась в сладостное блаженство.
"Да, я ему нравлюсь и мне он симпатичен, - признавалась она
себе. - Он, конечно же, очень цельная и тонкая натура,
цельный как человек и художник. Он умеет владеть собой,
сохранять покой истинно глубокого чувства, но его
задумчивость и ласковая грусть выдают то сокровенное, что он
тщетно пытается скрыть, делая над собой усилия". Ее
поражало и даже изумляло, что, несмотря на большую разницу
в возрасте, она чувствует себя на равных, с ним ей легко и
свободно. Удивляло ее и то, что будучи сам откровенным, он
не проявляет интереса к ее жизни. Что это - деликатность,
скромность? Или безразличие?
- И вас не тяготит одиночество? - опять спросила она.
Он неопределенно пожал круглыми, крепкими плечами,
стараясь разгадать, что кроется за этим вопросом, заданным
второй раз. Ведь он уже отвечал ей: нет, не тяготит. Зачем она
повторяет, какого ждет ответа? Может, этого:
- Иногда нахлынет тоска по чему-то несостоявшемуся, от
чего жизнь кажется неполноценной, - задумчиво произнес он. -
Встречались, конечно, женщины, желающие связать со мной
свою судьбу. Даже был такой случай совсем недавно. - Легкая
ирония сверкнула в его глазах и сразу погасла. - Честная,
симпатичная женщина-врач. Муж погиб в Афганистане. - В
тихом голосе его звучала неподдельная сердечность, а
исполненный томления и нежности взгляд был устремлен
мимо Маши, куда-то в дали дальние, образовав паузу.
- И что же? - нарушила молчание Маша.
- А ничего. Померила мне давление и ушла. - Затаенная
улыбка затерялась в его усах. - Давление оказалось
нормальным. Не было пожара сердца, на который она,
очевидно, рассчитывала...
- Да, представляю: это ужасно. - Блестящие огневые
глаза Маши сверкнули манящей улыбкой. - Это даже жестоко с
вашей стороны.
- Возможно, - податливо отозвался он и тут же добавил: -
Зато честно и благородно.
"Да, в честности и благородстве ему не откажешь", -
решила Маша.
- Ну, а если б возник пожар в вашей душе?
- Тогда конечно. Но это теория. А практика говорит, что
мой поезд ушел.
143
- Не понимаю - почему?
- Возраст, - кратко обронил он.
- Чепуха. Пушкин говорил: любви все возрасты покорны.
- То говорил мальчишка, далеко не доживший до моего
возраста. Откуда ему было знать?
- Представьте себе не теоретически, а практически, что у
вас оказалось бы ненормальное давление и возник пожар, что
бы случилось?
- Вероятно, любовь, - ответил он, смущенно
улыбнувшись.
И они оба рассмеялись, звонко, весело, заразительно.
Иванову нравился несколько наивный допрос Маши, он охотно
отвечал на ее вопросы, подавляя в себе желание самому
"перейти в наступление", атакуя ее своими вопросами. И вот
этот неожиданный смех создал доверительную, дружески
задушевную атмосферу абсолютной раскованности,
взаимопонимания и сердечной теплоты. Получилась
продолжительная пауза, которой воспользовался Алексей
Петрович. Он заговорил как бы сразу на полушутливой,
приветливой, вежливой ноте:
- А позвольте и вам задать, прекраснейшая мадонна, те
же вопросы, которые вы адресовали мне. Почему вы, молодая,
красивая женщина, в расцвете своих жизненных сил и не
замужем?
- У меня маленький ребенок, моя Настенька. Мне ведь
нужен не только муж, но и отец моей малютки. Он должен
относиться к ней, любить ее так, как родную дочь. И она
должна чувствовать.
- Мне кажется, человек, который будет любить вас, не
может не любить вашу дочь, - сказал Иванов. - Это же
естественно.
- Да, естественно в теории, - быстро подхватила Маша,
сделав нечто похожее на протестующий жест. - На практике, в
жизни, все получается по-иному. Заранее же не узнаешь, в
душу не заглянешь, не спросишь, как ты будешь относиться к
моему ребенку? А если и спросить? Где гарантия, что он
ответит честно? Нет, Алексей Петрович, это сложный и очень
тонкий вопрос.
Она была признательна ему за то, что он из
деликатности не спрашивал об отце Настеньки. Ей не хотелось
еще раз тревожить почти зажившую душевную рану. А он
слушал ее с трепетным вниманием, наблюдая, как меркнут и
туманятся ее большие, с душевным отблеском глаза, ловил ее
144
неторопливые слова, в которых проскальзывала тихая печаль,
непоколебимая вера и вместе с тем какая-то детская
незащищенность. Он ощущал в себе волнующее ожидание
чего-то необыкновенного, нового, как ее неожиданный поцелуй
там, в "цехе", у скульптуры нищего. Их разговору не было
конца, он длился без долгих пауз, и оба старались как можно
больше сказать друг другу о себе, о своих пристрастиях и
вкусах честно, откровенно, как на исповеди. Говорили об
экстрасенсах и поэтах, и, конечно же, о проклятой
перестройке, о которой говорят все кругом. Он предложил
вылепить ее портрет, и Маша без колебаний согласилась
позировать. Даже условились начать работу через день.
Иванов проводил Машу до метро. Прощались, как
старые, добрые друзья. Не выпуская его руку и глядя в его
глаза ласково и нежно, она сказала:
- Вы заходите к нам. Мама будет рада. Я познакомлю
вас с Настенькой.
- А вы Настеньку приведите ко мне в мастерскую. Я
научу ее работать с пластилином. Будет лепить разных
зверюшек. У детей это получается очень забавно.
Она пообещала, и глаза ее светились тихой благодарной
улыбкой.
3
От Иванова Маша вышла с чувством неосознанной
окрыленности: на душе было торжественно и просторно. Она
собиралась заехать в редакцию, но в пути передумала - что-то
смутное, но доброе тянуло ее домой, и она легко подчинилась
этому зову. От проницательного взгляда Ларисы Матвеевны не
ускользнуло необычное состояние дочери. Глаза ее
возбужденно и весело искрились, свежее лицо сияло
радостью, и вся она казалась какой-то легкой, приподнятой,
как человек, которому нежданно улыбнулась удача. Едва
переступив порог и торопливо сняв с себя пальто и сапоги, она
подхватила Настеньку на руки, нежно расцеловала ее,
приласкала и пообещала прочитать книжку.
- Обедать будешь? - спросила Лариса Матвеевна,
пытливо всматриваясь в дочь.
- Нет, спасибо, мама, я перекусила у Иванова, - певуче
ответила Маша, удаляясь с Настенькой в детскую комнату.
- У какого Иванова? - с деланным удивлением
переспросила Лариса Матвеевна.
- У автора твоей "Первой любви", у Алексея Петровича.
145
- Ты у него?.. Как ты к нему попала?
- Обыкновенно, как и ты - по приглашению.
В веселых глазах Маши искрилась лукавая улыбка.
Лариса стояла на пороге детской комнаты, уставившись на
дочь вопросительным взглядом. Маша поняла этот взгляд и
ответила:
- Представь себе - получила большое удовольствие. Его
произведения - это высокий класс. И сам он - настоящий,
талантливый и самобытный художник. И человек, видно,
добрый, честный, порядочный.
Лестный отзыв Маши задел болезненное самолюбие
Ларисы Матвеевны. Она была уязвлена и приняла слова
дочери с обидой и ревностью.
- Не понимаю, что ты нашла талантливого в его голых
бабах. - Обнаженных, - с легкой иронией поправила Маша.
- Кроме моего бюста я ничего у него стоящего не видела.