Страница 25 из 207
буду любить всегда. И если тебе понадобится помощь - дай
знать, не стесняйся. Я с радостью .. - осеклась она и вдруг
84
порывисто поцеловала его в щеку. А он стоял перед ней,
растерянный и смущенный, и не находил слов в ответ на ее
признание, и в то же время понимал, что "выстрел" ее прошел
мимо.
Глава пятая
ЗВЕЗДА ЛЮБВИ ПРИВЕТНАЯ
1
Новый, 1992 год Алексей Петрович встречал в семье
Дмитрия Михеевича Якубенко. Генерал жил вдвоем с женой в
двухкомнатной квартире в большом доме на площади Победы.
Из окон была видна Поклонная гора, вокруг которой еще
недавно бушевали страсти: быть или не быть там мемориалу в
честь победы над гитлеровским нашествием, а если быть, то
каким? Якубенко уговаривал Иванова предложить свой проект
на конкурс - мол, тебе, фронтовику, и карты в руки, - но
Алексей Петрович категорически отказывался, ссылаясь на то
что это не его "жанр", что он не монументалист, что тут нужен
вучетичевский размах. И высказывал уже не новую,
родившуюся еще при жизни Вучетича идею перенести в
Москву из берлинского Трептов парка бронзового солдата с
ребенком на руке и мечом, разрубившим фашистскую свастику.
Страсти улеглись, перестройка отодвинула идею с памятником
куда-то на задворки старанием сионистской прессы,
юродствующей над нашей победой, над воинской доблестью и
славой, над памятью павших и горькой судьбой доживающих
свой век в нищете и позоре ветеранов Великой Отечественной.
У Якубенко не было детей. Встречать Новый год, кроме
Иванова, они пригласили своего лечащего врача и "друга дома"
Тамару Афанасьевну, работающую в военной поликлинике.
Это была миловидная вдовушка, муж которой погиб в
Афганистане незадолго до вывода советских войск из этой
многострадальной исламской страны. Тамаре Афанасьевне
шел сорок пятый год, то есть она вплотную приблизилась к той
возрастной черте, когда говорят "бабе сорок пять - баба ягодка
опять". Тамара Афанасьевна в полной мере соответствовала
народному изречению: она принадлежала к категории людей,
наделенных оптимизмом от рождения. Чувство радости жизни,
умение владеть собой, не поддаваться унынию в самые
трагические дни - составляли черту ее характера. Даже смерть
любимого человека не смогла сломить ее, и она стоически
85
перенесла эту мучительную трагедию. В дни печали и
житейских невзгод она любила повторять строки своей
выдающейся землячки Леси Украинки:
"Да, я буду сквозь плач улыбаться.
Песни петь даже в горькие дни,
Без надежды надеясь смеяться.
Прочь, унылые думы мои!"
Генерал Якубенко не однажды советовал Иванову
жениться.
- Это пока у тебя есть силенки и здоровье, ты все
хорохоришься, свободой своей холостяцкой наслаждаешься, -
увещевал друга Дмитрий Михеевич. - А заболеешь,
одряхлеешь, как тогда? Так и будешь околевать в этом своем
шалаше? Воды некому будет подать. То-то и оно. В наши годы
надо почаще вперед смотреть.
- У тебя и невеста, стало быть, на примете? - иронически
шутил Иванов.
- И невеста. Бесподобная будет жена. Врач по
профессии. Великолепный специалист-терапевт. Обаятельная
женщина. Для нашего подлого времени - ангел, хранитель и
утешитель.
- Вот именно утешителей я и опасаюсь, поскольку не
нуждаюсь в утешении. А они - утешители, все равно будут
утешать, то бишь - не для меня. Как говорят, это мы уже
проходили.
И чем сильней противился Иванов, тем настойчивей
старался Якубенко надеть на друга семейный хомут. С этой
целью и была приглашена встречать Новый год Тамара
Афанасьевна. От супруги Дмитрия Михеевича она имела
полную информацию об Иванове, как о потенциальном женихе
и человеке положительном по всем статьям. На Алексея
Петровича, который с некоторой долей иронии и любопытства
рассматривал приготовленный ему хомут, Тамара
Афанасьевна произвела приятное впечатление. Ниже
среднего роста, пепельноволосая блондинка с постоянной
доверчивой улыбкой на круглом, мелком здоровом лице,
сохранившем естественный румянец, она напоминала
общительную воспитательницу детского сада. В светло
голубых притягивающих глазах ее сияло мечтательное счастье
и готовность быть полезной людям. Маленький рот ее с резко
очерченными и слегка накрашенными губами постоянно
обнажал мелкие жемчужины зубов. Пушистый пепел волос
придавал ей беззаботную легкость и беспечность. И это
86
впечатление усиливал птичий щебечущий голосок, теплый,
ласкающий, как дуновение июльского ветра. И все это
выглядело естественно, без нарочитости и манерничания. Да и
одета она скромно, хотя и элегантно: серый костюм - пиджак и
юбка - хорошо вырисовывал ее еще не полную, но склонную к
полноте фигуру. Маленькие уши украшали две капельки
солнечного янтаря. Такая же капелька нанизывала
единственное колечко.
Вместе с генеральшей Тамара Афанасьевна побывала
на выставке и сделала Иванову комплимент, впрочем,
довольно тактично, без восклицательных восторгов. Ей
искренне понравилась "Первая любовь", но, пожалуй еще
больше понравился сам автор, о котором она потом сказала
супруге Дмитрия Михеевича: "Он какой-то святой". Слова эти
генеральша передала генералу, а Якубенко не замедлил
передать их "святому", который в ответ весело и раскатисто
расхохотался. Он не чувствовал в себе никакой святости, не
понимал, что именно имела в виду Тамара Афанасьевна,
назвав его "святым человеком"?
Пили шампанское и коньяк: у генерала были
доперестроечные запасы. С закуской обстояло поскромней:
провожали полуголодный год, встречали голодный.
Рассказывали анекдоты и пели песни - русские народные,
фронтовые. Тамара Афанасьевна обладала приятным
голосом. Пела украинские "выйди коханая працей изморена
хоть на хвилиночку в гай", "Ихав казак на вийноньку". Супруги
Якубенко помогали. Иванов слушал. Он любил песни, они
всегда жили в его душе, даже иногда в мастерской напевал
сам себе, а в компаниях стеснялся. Хоть и голосом, и слухом
не был обделен. Он наблюдал за Тамарой Афанасьевной, как
она поет, и считал, что в песне раскрывается душа человека, и
заключал: душа врачихи добрая, открытая, характер
покладистый, бесхитростный и общительный. С такой,
наверное, легко. Даже не веселая песня в ее исполнении
звучала весело и задорно: "Ридна мати моя, ты ночей не
доспала, ты водыла мене на зори в край села..."
В час ночи гости простились с хозяевами, отказавшись
смотреть новогоднюю телебесовщину, и вместе вышли на
безморозный пустынный Кутузовский проспект, по которому
пробегали редкие такси и еще более редкие частники,
решившие подзаработать в новогоднюю ночь. Именно
частника и удалось им поймать. За сотню деревянных рублей
он отвез их по домам. В машине они тягостно молчали,
87
разговор почему-то не клеился. Впрочем, Тамара Афанасьевна
изъявила робкое желание посмотреть портрет Дмитрия
Михеевича, на что Иванов ответил, что в гипсе смотреть его не
интересно, что надо было раньше, когда он был еще в глине,
что глина - жизнь, гипс - смерть, а мрамор - бессмертие, а
потому надо теперь ждать, когда он переведет из гипса в
мрамор, а возможно, и в бронзу: вопрос еще не решен.
У подъезда ее дома Тамара Афанасьевна не спешила
отпускать его руку, спрашивала, сверкая веселой дружеской
улыбкой:
- Так когда же вы обессмертите Дмитрия Михеевича?