Страница 186 из 207
- Так же нельзя, подружка. Не враг он тебе. Он наверно
сильно переживает. Вам бы встретиться, объясниться. Ты же
поступила так ради ребенка. Он же не возражал. Так?
- Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил:
встретишь хорошего человека, полюбишь - выходи замуж.
- Ну вот - ты и встретила.
- Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И
наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного
Егора, милого, родного. - Я боялась, что сейчас расплачусь,
разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная
615
вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска,
что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида
советовала:
- Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси,
как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же
вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро
не кончается.
Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды.
Набрала его телефон, он ответил: "Я слушаю". Только не так
бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось
сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:
- Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?
- Я, родной, любимый Егор. Это все я. - И не выдержала,
разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида
обняла меня, стала утешать:
- Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом.
Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в
наши студенческие годы. Как там начинается?
И я прочитала, глотая слезы:
Прочь, развейтесь тяжелые думы.
Над страною весна разлита.
Неужели все так же угрюмо
Проплывут молодые лета...
- Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, - просила Лида.
Нет я не забыла. Я продолжила:
Нет, я буду сквозь плач улыбаться,
Песню петь даже в горькие дни,
Без надежды надеясь смеяться.
Прочь тяжелые думы мои.
- И правильно: песни петь, улыбаться и не терять
надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и
покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без
его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя
унижать.
На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала
звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой
облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что
она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому
взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во
мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что
он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу. Он
просто бревно, бездушное, безнравственное и жестокое. Он
считает, что облагодетельствовал меня зарплатой, подарками
616
вроде шубы, дубленки и прочих мелочей, и не понимает, что
женщина нуждается в ласке, нежности, любви, что для нее это
дороже черных колготок под черную миниюбку. Что для
женщины с душой и разумом сексуальные дела далеко не
предел желания. Теперь он вызывал во мне чувство
отвращения. И когда он назначал мне время очередной
встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть
его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у
него из "приватизированных", и меня это оскорбляло и
унижало. Что мне нравилось, так это баня, - я охотно шла в
парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к
сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие.
Баней пользовались его домашние, друзья, юная секретарша и
даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое
охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб
приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо
мной, наказать, унизить меня.
Прошло недели две после нашей встречи с Лидой, как
Денисов послал меня с пустяковым поручением в Тулу. Как
потом выяснилось, это был предлог для хорошо продуманной
им акции против меня. На этот раз я ехала на "Вольво" с
другим шофером. С делом я легко управилась, и в Москву
возвратилась к вечеру. Отпустив машину, я поднялась по
лестнице, открыла дверь своим ключом и тихо вошла в
квартиру. В прихожей и в комнате горел свет, что меня очень
удивило, и я, не раздеваясь, заглянула в комнату. И была
шокирована увиденным: на тахте лежали обнаженные Денисов
с Марией Степановной и как ни в чем не бывало, не обращая
на меня никакого внимания, занимались оральным сексом. Я
не думаю, чтоб они не слышали, как я вошла. Шокированная
такой отвратительной сценой, я промычала "Извините",
повернулась к выходу и уже в прихожей услышала его
надменный голос:
- Постой! Не уходи!..
Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная циничной
наглостью, и не знала, как мне поступать. Я попыталась
собраться с мыслью и пришла к заключению, что этот
спектакль был разыгран специально для меня в отместку на
мое "не могу совершить грешное деяние". Я подумала:
неужели он настолько глуп, что не понимает, что подобной
демонстрацией он не только отталкивает меня от себя, но и
вызывает омерзение? Очевидно такие люди, получив власть и
свободу на вседозволенность, напрочь лишены элементарных
617
норм морали и нравственности, совести и стыда? Так ведь
совести и стыда не имеют не только в бытовом аспекте, но и в
политике, в государственной деятельности нынешние
реформаторы с Ельциным во главе.
С полчаса я бродила по улице и решала, как мне
поступить именно сейчас. Первая мысль была поехать к Лиде
и заночевать у нее. А вдруг она не одна? Надо бы
предварительно позвонишь. Но у меня не было жетонов на
автомат и пришлось за ними дойти до метро, а это заняло
какое-то время. Я почему-то позвонила не Лиде, а на свою
квартиру. Ответил Денисов. Я спросила холодным тоном:
- Смогу ли я войти в квартиру и если "да", то когда?
- А тебе не надо было убегать, - смеясь ответил он. -
Тебе было бы полезно научиться, набраться опыту. Можешь
возвращаться хоть сейчас. Через десять минут мы уезжаем.
Я вернулась приблизительно через полчаса. Их уже не
было. Я была крайне раздражена и возмущена. За кого он
меня принимает? - спрашивала я себя и уже, сменив гнев на
иронию, отвечала: он, наверно, не рассчитывал на мое
быстрое возвращение, я просто не вовремя появилась. Они не
ожидали. А то, что он не смутился, а все повернул на веселую
шутку, так это в его характере. Не могу же я запретить ему
встречаться с другими женщинами, нет у меня на это права, не
жена же я ему, а только одна из многих "приватизированных".
Еще на пути к метро за жетонами я под впечатлением
увиденного чувствовала себя оскорбленной и униженной,
решила: все, с меня довольно, уйду, уеду к Тверь, пусть
подавится своими миллионами. Но рассудив все здраво, - так
мне казалось, - я поняла, что мой гнев не имеет серьезных
оснований, и отказаться от его зарплаты или "зряплаты"
именно сейчас, не продумав и не рассчитав, что даст мне
внезапное появление в Твери, опять же объяснения с
родителями, было бы легкомысленным. В душе я уже
смеялась над всей этой сценой, представляя себе
самочувствие этой всегда важной, респектабельной Марии
Степановны.
На другой день только я вошла в офис, как секретарша
сказала, что Борис Ильич просил меня зайти. Он сидел за
журнальным столиком, розоволицый, приглаженный в белой
рубашке и при галстуке и пил кофе. Меня встретил открытым
веселым взглядом, и в карих глазах его мерцала ироническая
улыбка. Дружески предложил, кивнув на свободное кресло у