Страница 156 из 207
была окружена прозрачным ореолом света и чистоты. Она
доставила всем нам радость.
Под вечер Лукич сказал Артему, что не пора ли ему
откланяться и во время быть в училище.
- А можно мне у тебя, дедушка, заночевать? -
неожиданно напросился Артем.
- Заночевать? - удивился Лукич. - Это зачем? Разве тебя
с ночевкой отпустили?
- Не важно, завтра же воскресенье.
- Нет, Тема, тебе надо возвращаться в часть. Ты человек
служивый, военный и должен соблюдать дисциплину. Да к тому
же у меня и спать негде. Видишь сколько гостей.
515
- Они что, останутся? - удивился Артем.
- Некоторые останутся. Так что, внучек, поезжай.
Естественно, под гостями Лукич имел в виду Ларису:
лишь она оставалась у него ночевать.
Раздосадованный и недовольный курсант уехал в
училище. А вскоре и мы разбрелись по домам. Вечером мне
позвонил Лукич и встревоженным голосом спросил:
- Не ты ли случайно взял из рамочки фотографию
Ларисы? - Странный вопрос и тон озадачили меня.
- Фотографию Ларисы? С какой стати?
- Понимаешь, кто-то из гостей вынул из рамочки. Зачем?
- Может кто-то решил пошутить? - не очень уверенно
предположил я.
- Что за дурацкие шутки?! И кто по-твоему мог так
шутить? Тебя я, конечно, исключаю. И генерала тоже.
- Исключай и Баритона и его спутницу, - подсказал я. - И,
пожалуй, Ююкиных.
- Итак, остаются двое подозреваемых: поэт и депутат.
Дон Жуаны. Видал, как они павлиньи хвосты распускали?!
- Под воздействием спиртных паров.
- Виталий и без паров петушится, любит любить.
- Как и каждый нормальный мужчина, как и ты, -заметил
я. История с фотографией меня забавляла. Но Лукич всерьез
был возмущен и разгневан.
- А может сама Лариса? - вслух предположил я.
- Да нет, зачем ей, с какой стати? - решительно отвел
Лукич. - Кто-то из этих ловеласов-шутников.
- Что-то не верится мне, -усомнился я. - Взрослые
мужики, серьезные... - Слово "взрослые" меня осенило, навело
на мысль: - А ты забыл, что среди взрослых мужиков был один
не совсем взрослый? - Лукич умолк, соображая.
- Артем? Ты его имеешь в виду?
- А почему бы и нет? Ты бы видел восторг и обожание в
его пламенеющем взгляде, которым он лобызал прекрасную
деву. - Гм... интересно, - заулыбался Лукич. - Мальчишка. Да
она старше его на десять лет.
- Но ведь ты старше ее почти на сорок лет. - Мои слова
больно царапнули Лукича. Он молвил, словно в оправдание:
- Гений прав: все возрасты покорны. Юношу я могу
понять. Но кабелей-хищников...
Видно ухаживания Воронина и депутата крепко задели
его чувствительную струну, он явно ревновал, при том, как мне
516
казалось, без причины: Лариса не давала повода для
ревности, вела она себя скромно, с достоинством. Даже
легкого кокетства, присущего любой, тем более интересной
женщине, она не позволяла себе. Я сказал:
- Ты должен смириться с мыслью, что хищники будут
всегда встречаться на твоем пути, пока рядом с тобой будет
Лариса. Молодая, да к тому же обаятельная жена - не легкая
ноша. Надо научиться обуздать ревность, особенно
беспричинную.
- Ладно, советчик, как-нибудь сами разберемся, -
оборвал он меня и, буркнув "до встречи", положил трубку.
А встретились мы на другой день в клубе воинской части.
Там собрались ветераны Великой Отечественной и Афгана,
пенсионеры двух поколений. Мы приехали вчетвером: Лукич,
Воронин, генерал и я. Зал человек на триста был полон.
Сидело, уходящее в бессмертие, советское племя сталинских
богатырей. Это были мои ровесники и однополчане по Великой
Отечественной. Я смотрел на их суровые лица, в их горящие
гневом, гордые глаза, и мне казалось, что каждого я знаю
поименно, с каждым где-то когда-то встречался на поле боя, то
ли на юго-западной границе на рассвете в субботу двадцать
второго июня то ли под Тулой, сдерживая танковую армаду
гитлеровского генерала Гудериана, - до чего же родные были
мне их лица. Они знали Лукича по кинофильмам советской
поры, их уже известили, что Лукич отказался от ельцинского
ордена, и этот поступок они оценили.
С Лукичом и Ворониным мы и прежде выступали перед
разной аудиторией. Если для Виталия чтение стихов было
обычным делом, он читал свои стихи, - то для Лукича
предпочтенным, казалось бы, должны быть монологи из
классических пьес. Но тем не менее он предпочитал тоже
стихи. Он был до краев наполнен поэзией, которую любил с
детства и сам в юности пробовал рифмовать. В его личной
библиотеке было около сотни поэтических сборников поэтов
как классиков, так и современных. Обладая острой памятью он
много стихов знал наизусть. Первому предоставили слово
нашему другу, генералу авиации, Герою Советского Союза. Он
начал свою речь с того, что позавчера общественность
столицы отметила семидесятилетний юбилей народного
артиста СССР, лауреата сталинских премий Егора Лукича
Богородского.
- Об этом не сообщало американо-израильское
телевидение, - сказал генерал. - Не сообщало оно и о том, что
517
Егор Лукич на своем юбилейном вечере публично отказался от
ордена, которым наградил его президент-оборотень.
Зал вздрогнул аплодисментами. Стоя на трибуне,
генерал ждал, пока успокоится зал, чтоб продолжать свою
речь. Но из зала раздавались голоса: "Богородского!", "Просим
Егора Лукича!.."
Генерал дружески улыбнулся в зал и, оставляя трибуну,
учтиво пригласил артиста:
- Пожалуйста, Егор Лукич. Ветераны просят.
Лукич поднялся из-за стола степенно, неторопливо,
поклонился в зал, приложил руку к сердцу и задел звякнувшие
лауреатские медали сталинских премий и медленно пошел на
трибуну. В напряженном ожидании умолкли ветераны. Лукич
сокрушенным взглядом прошелся по залу и негромко, без
пафоса, а как-то по-домашнему, по-свойски заговорил:
- Дорогие мои товарищи, друзья, однополчане. Мне
доставляет безмерную радость эта встреча с элитой
советского народа. Вы - элита сталинской эпохи, вы, на ком
держалась советская власть, вы, кто мужеством своим отстоял
честь и свободу великой державы в годы Великой
Отечественной. Мне нет нужды говорить вам о том, что
сотворили с вами агенты мирового сионизма. Великий
печальник земли русской Николай Алексеевич Некрасов,
словно предугадав судьбу России на сто лет вперед, с гневом
сказал:
Душно! Без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу народного горя
Всю расплещи!
Прочитав эти вещие некрасовские строки с гневом, с
тоской и состраданием, он продолжал:
- Десять лет мы ждем этой бури, которая бы
расплескала чашу народного горя. Десять лет. А бури все нет.
Я спрашиваю себя и вас: почему? Почему терпят люди,
превращенные еврейской мафией в рабов, в скотов? Где их
честь и достоинство, национальная гордость великороссов?
И словно отвечая на свои же вопросы, он прочитал стихи
Валерия Хатюшина: Одно стремленье нас ведет
518
Во тьме всеобщего обмана,
Одно желанье сердце жмет:
Избавить Родину от срама.
Покуда ВОР с экрана врет
О скором нашем процветанье,
Молчит бессмысленный народ,
Отдав страну на поруганье.
Ему уже на все плевать,
Ему бы тихо отсидеться,