Страница 148 из 207
она считает? Для меня быть ее мужем - это счастье. А будет
ли счастлива она? Если нет, то и я не испытаю полного
счастья. Ее счастье для меня превыше своего. Не помню, кто-
то из знаменитых писателей сказал: в восемьдесят пять лет
мужчина не знает страсти, но красота, которая рождает
страсть, действует по-прежнему, пока смерть не сомкнет глаза,
жаждущие смотреть на нее. Кажется, эти слова принадлежат
англичанину Голсуорси. Но тут есть одно препятствие, о
котором Лариса еще не знает, но должна знать. Сегодня я ей
скажу. Ведь я не разведен с Эрой. Да, она уехала в свой
Израиль, не дождавшись развода, хотя и оставила наспех
написанную бумажку о том, что не возражает против
расторжения нашего брака и не считает себя моей женой, а
меня своим мужем. Я еще не знаю, будет ли такое ее
заявление достаточным для расторжения брака, тем более,
что оно не заверено нотариусом.
Сегодня я в лес далеко не пошел, набрал немного опят и
к полудню вернулся на дачу, опасаясь: а вдруг она придет
раньше и не застанет меня? И правильно сделал: она
приехала раньше обещанного часа. В легком сиреневом
плаще на распашку, разгоряченная, сияющая. Я ждал ее у
калитки и пошел ей на встречу. Мы обнялись и расцеловались.
- Жарко, - сказала она, отдуваясь. - Синоптики обещали
дождь, я поверила, а они обманули. - Когда мы вошли во двор,
она удивила меня вопросом:
489
- Ну, показывай свои владенья. Удивлен, что я перешла
на "ты"? Но ты давно просил, и я решила: пора. Ты согласен?
- Я рад.
- Ну вот и хорошо. Давай решим, как мне тебя называть?
Лукич, как называют все, я не хочу. И Егор Лукич - тоже не хочу.
А можно просто по имени?
- Конечно же, и не только можно, - нужно. Тем более, что
имя мое состоит из трех равнозначных: Егор, Георгий, Юрий.
Выбирай любое.
- Я уже выбрала: ты - мой Егор. Егорий мое горе. -
Веселая, озорная улыбка осветила ее возбужденное лицо.
- Ты считаешь меня своим горем? - грустно улыбнулся я.
- Да нет, это к слову. За горем не гоняются, не ездят за
сто верст по дачам. - Мы пошли в сад.
- Сколько яблок! - воскликнула она с радостью и
удивлением, и спросила: - Можно попробовать?
Я сорвал для нее розовый штрифлинг и спелую
антоновку. Штрифлинг ей больше понравился, она похвалила,
и мы пошли в дом. Она внимательно, с нескрываемым
любопытством осмотрела комнаты, заключила:
- У тебя порядок. И всегда так, или навел по случаю
приезда... начальства, разумеется, меня?
Я ответил ласковой улыбкой и поцеловал ее глаза. Она
впилась в мои губы и долго не отпускала меня, пока мы оба не
оказались в постели.
- Я очень соскучилась по тебе, - шептала она,
прижавшись ко мне горячим телом. - Август на исходе, а там у
меня начнутся занятия и мы не сможем часто встречаться, мой
милый. Я буду писать тебе письма, еженедельно, а ты мне по
два письма в неделю. Согласен?
Слово "милый", произнесенное нежным выдохом, как
дуновение теплого ветра, обдало меня горячей волной, и
сказал я:
- Согласен, родная.
За обедом я угощал ее маринованными подгруздями и
жаренными опятами со сметаной. Это были мои "фирменные"
блюда, и ей они понравились. Вдруг она спросила:
- И тебе не скучно одному в таком просторном доме,
особенно в дождливую осень?
- Скучают обычно люди пустые и мелкие, не знающие,
чем себя занять. А мне скучать некогда, я много читаю и пишу
свои воспоминания. К тому же я люблю одиночество.
- Что ты читаешь? - поинтересовалась она.
490
- Разное. В последнее время, с тех пор, как в России
установлена сионистская диктатура, я всерьез
заинтересовался еврейским вопросом.
- Ну, и что ты открыл? - спросила она очень серьезно. -
Ты читал работу Дина Рида "Спор о Сиане", Генри Форда и
Андрея Дикого о евреях, наконец, "Протоколы сионских
мудрецов"?
- "Протоколы" я читал. Но меня интересует, как
еврейский вопрос рассматривается в мировой литературе, в
художественной главным образом. К этой острой проблеме
обращались многие писатели с мировыми именами как в
нашей стране, так и за ее пределами. Гоголь, Достоевский,
Лесков, Чехов и другие русские писатели говорили о гнусной,
грабительской деятельности евреев, об их высокомерии и
жестокости по отношению к другим народам, об их преступной
спайке. Куприн писал Батюшкову, вот послушай: "Можно
печатно, иносказательно обругать царя и даже Бога, а
попробуйте-ка еврея! О-го-го! Какой вопль поднимется среди
этих фармацевтов, зубных врачей, докторов и особенно громко
среди русских писателей, - ибо, как сказал один очень
недурной беллетрист Куприн, каждый еврей родится на свет
божий с предначертанной им миссией быть русским
писателем". Те есть евреем, но с русской фамилией, вроде
Евтушенко, Чаковского, Катаева, Симонова, и так далее. Или
возьми Достоевского: он не только в своем "Дневнике
писателя" разоблачает антинародную, античеловеческую
сущность еврейства. Он показывает ее в своих
художественных произведениях. Вот к примеру в романе
"Подросток" господин Крафт говорит, что русский народ есть
народ второстепенный, которому предназначено послужить
лишь материалом для более благородного племени, а не
иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества.
Разве не то сегодня, спустя сто лет, когда об этом писал
Достоевский, творят с русским народом нынешние крафты,
оккупировавшие Россию, все эти чубайсы, немцовы,
березовские, гусинские?
- Или возьмем французскую литературу, - продолжил я. -
Роман "Деньги" Эмиля Золя. Послушаем: "Таков весь
еврейский народ, этот упорный и холодный завоеватель,
который находится на пути к неограниченному господству над
всем миром, покупая один задругам все народы всемогущей
силой золота. Вот уже целые столетия, как эта раса наводняет
нашу страну и торжествует над нами, несмотря на все пинки и
491
плевки. У Гундермана есть миллиард, у него будет два, десять,
сто миллиардов, наступит день, когда он станет властелином
мира". И этот день, дорогая Ларочка, уже наступил. Что же
касается Франции, то она давным-давно, одна из первых в
Европе была оккупирована евреями. Я бывал в Париже. Там
нет слова и понятия "еврей", там все французы. Отсюда и мы
часто называем в разговоре между собой евреев французами.
Такими видел евреев Ромен Роллан в своем романе "Жан-
Кристоф", такими он вывел отвратительных Мооха и Леви-
Кэрра. Они вечные разрушители всего здорового, прекрасного,
чистого, светлого. И прежде всего национальной культуры и
духовности народа, среди которого они обитают. Они подобны
тлетворным бациллам. У Мопассана в романе "Монт- Ориоль"
есть такой выскочка-маэстро Сент-Ландри, вроде кудрявого
Бориса Немцова. Этакий новатор в музыке, низвергающий и
Массне, и Гуно. Вот послушай его художественное кредо: "...Со
всеми песенками старой школы покончено. Мелодисты отжили
свой век. Музыка - новое искусство. А мелодия - ее
младенческий лепет. Неразвитому, невежественному слуху
приятны были ритурнели. Они доставляли ему детское
удовольствие, как ребенку, как дикарю. Добавлю еще, что у
простонародья, у людей неискушенных, слух так и останется
примитивным, им всегда будут нравиться песенки, арии... У
меня слух настолько изощрен, настолько выработан,
настолько искушен, что мне уже стали нравиться даже