Страница 110 из 207
кабинете они будут оба, и произойдет взрыв.
- А я где должна находиться? Ну, с этой кнопочкой?
- В другой комнате. Или даже на улице.
Наташа всерьез задумалась. Мысль ее работала
напряженно, вытесняя хмель. Она начала трезветь. Спросила:
- А что будет с ними? После взрыва? Их только напугает
или, может, ранит?
- Это уж как повезет, - уклончиво, с наигранной
легкостью ответил Макс.
363
- И погибнуть могут? - В голосе ее звучала тревога,
Максу это не понравилось. Он с раздражением ответил:
- Я ж тебе сказал: как повезет. Тут, как на войне, где
стреляют, взрывают. . там и ранят и убивают. А кому повезет -
отделываются легким испугом. А тебя что смущает? Ты чего
испугалась, народная мстительница?
- Я - чтоб не убивать, а только напугать. Или легко
ранить.
- Ты, девочка, ненадежный партнер, - подосадовал Макс.
- С тобой трудно иметь серьезное дело. Ты годна только для
постели. - Он спустил свои волосатые толстые ноги на пол и
закурил. Наташа лежала, по пояс прикрытая давно нестираной
простыней, крепкими руками гладила его широкую твердую
спину и приговаривала:
- Ну не сердись, Максик. Я на убийство не способна.
- А кто сказал, что обязательно - убийство? Как повезет.
И какая ты убийца? Тебе только кнопку надо нажать.
- Но сначала надо эту штучку подложить. Нет, я не смогу,
- решительно сказала она.
- Не сможешь, ну и не надо. И закроем тему. Пусть
уезжают на свой Кипр и там наслаждаются любовью.
- Не сердись, милый, - капризным тоном проговорила
она. - Ну, иди ко мне. - Длинная рука ее потянулась к его
животу и ниже. Макс смилостивился, уступил. Ткнув
недокуренную сигарету в пепельницу, обнаженный, волосатый,
он лег на спину и вытянулся поверх простыни. Он не хотел
ссориться с Наташей, зная, что она ему пригодится в
осуществлении его недоброго замысла.
2.
В пятницу вечером Евгений позвонил Тане и сказал, что
он хотел бы забрать свои вещи.
- Можешь завтра приезжать: я их собрала, - спокойно
ответила она, хотя вещи Евгения еще не были собраны, она
только думала собирать их и хотела позвонить ему и сказать,
чтоб приезжал за своим барахлом. И теперь ей было досадно,
что не она, а он позвонил первым, опередив ее. Вещей было
много: полдюжины костюмов, пять демисезонных и зимних
пальто, плащи, обувь, рубашки, шляпы, белье. Словом, на
целую машину. Книги, конечно, он не возьмет, как впрочем, и
посуду: не станет же мелочиться. Начнет новую жизнь -
наживет. Сердце заныло от таких мыслей, но она взяла себя в
руки и стала складывать в чемоданы и сумки обувь, белье,
364
рубашки и прочую мелочь. Пальто и костюмы пусть тащит с
вешалками. Делала она все это со степенным спокойствием,
как делают привычное дело, без всяких эмоций, которые она,
кстати сказать, подавляла усилием воли.
Евгений приехал в субботу утром - как всегда, вместе с
телохранителем. Выглядел он неважно: на лице и во всем
облике уже не было прежнего самодовольства, печальные,
затуманенные глаза выражали смирение и покорность
неизбежному удару судьбы. В руках появилась дрожь, чего
раньше не наблюдалось даже в минуты нервной вспышки.
Пока телохранитель выносил вещи, сваленные в гостиной,
Евгений пригласил Таню в спальню и заговорил тихим
дрожащим голосом:
- Обстоятельства сложились так, что я вынужден
безотлагательно покинуть страну. Надежды на Ярового не
оправдались. - Заметив на лице Тани ироническую усмешку, он
запнулся и неожиданно спросил: - Вы что, встречались?
- Да, он приходил свататься, - с саркастической улыбкой
ответила Таня, но Евгений сделал вид, что его это уже не
интересует, и продолжал:
- Да, так распорядилась судьба. Ты была права, когда
говорила, что счастье не в деньгах. Нам не повезло. Всё
кончилось крахом.
Говоря это, он смотрел на Таню в упор жадным
вопросительным взглядом, на ее высокий лоб и густые
блестящие солнечные волосы, в большие глаза, когда-то
излучающие сияние любви. Теперь они были потухшими,
холодными, безучастными. Он всматривался в тонкие черты
еще недавно цветущего с нежной ослепительной кожей лица, -
теперь аскетически бледного, потускневшего, усталого. Сердце
его разрывалось от вдруг молнией сверкнувших воспоминаний,
он ждал от нее каких-то спасительных, ну хотя бы
утешительных слов. А она каменно молчала. "А что, если ей
предложить: поедем на Кипр к теплому синему морю, все
начнем сначала, я устрою для тебя рай, земной, вечный,
желанный? Нет, она никуда из России не уедет, ни на что ее не
променяет. А к тому же Люба... она должна родить сына. Итак,
всё кончено, мосты сожжены". Голова шла кругом, разум
помутился, что-то сжимало горло, мешало говорить. А надо
кончать, быстрей заканчивать и навсегда оставлять этот
блаженный уголок, где он испытал радость, счастье, любовь. И
всё потерял. Он положил на широкую двухспальную кровать
365
свой "кейс" (ох, эта кровать!), приоткрыл его и с усилием
выдавил сухие слова:
- Тут необходимые документы и деньги. Свой адрес я
сообщу, когда определюсь. Прости и прощай...
Он явно спешил, опасаясь, что разрыдается, что
измученные нервы не выдержат.
Дверь захлопнулась, и в квартире замерла необычная
тишина, как после хлопка порванной струны. Таня стояла, как
припаянная к полу, прямая, неподвижная, с печальной улыбкой
на губах. Казалось, она вслушивается в его удаляющиеся
шаги, которых не было слышно. Потом, словно во сне,
повернулась к золотистому из карельской березы шкафу и
настежь распахнула дверцу, обнажив пугающую пасть: там, где
висели его костюмы, было пусто, и эта пустота болью
отдавалась в душе. Такая же огромная гулкая пустота
заполняла всю квартиру и даже кухню, откуда не исчез ни один
предмет. Пустота овладевала и ею самой, и, чтоб избавиться
от нее, чем-то заполнить, надо просто выйти из дома, -
решила Таня. Теперь она уже явно, отчетливо почувствовала и
осознала, что нить, связывающая ее с прошлым, навсегда
оборвалась, что потеря необратима, и ни о чем не надо
жалеть. Медленно скользящий взгляд ее задержался на
лежащем на постели "кейсе". Она подошла и открыла его. В
глаза бросились перетянутые резинкой пачки зеленых
долларовых купюр и пятидесятитысячных рублевых. Поверх
лежала отпечатанная на машинке и заверенная нотариусом
бумага, удостоверяющая о том, что г-н Соколов Е. З. не
возражает о расторжении брака с г-нкой Соколовой Т. В., так
как семья их фактически распалась и не может быть
восстановлена. В распаде семьи виноват он, Соколов Е. З., о
чем и свидетельствует.
Таня закрыла "кейс", содержимое которого восприняла
совершенно равнодушно, словно не имеющее для нее
никакого значения, взяла зонт и вышла из дома: синоптики
обещали дождь.
День был пасмурный, над Москвой плыли тяжелые
набухшие свинцовые тучи, но дождя не было. Не раздумывая,
машинально, по давно укоренившейся привычке она
направилась в парк. Мысли о Евгении и о том, что сейчас
произошло, она отгоняла от себя, как назойливых мух, но в
ушах продолжала настырным комаром зудеть его последняя
фраза: "Прости и прощай". Она прощает, хорошо, что
вспомнил ее слова о деньгах, которые не приносят счастья. В
366
данном случае они обернулись несчастьем. Она не желает ему
зла хотя бы уж потому, что пусть ненадолго, но все же
посетило их счастье до того, как появились эти неправедные