Страница 75 из 216
параллельно автостраде движется колонна немецких танков.
Макаров встал, посмотрел на Сашу спокойно, пряча
волнение, сказал просто:
- Ну вот, события продолжаются. - И затем к Думбадзе: -
Устрой санинструктора Александру Васильевну. А Колю-
Николая мы определили в помощники к Чумаеву. Словом,
позаботься. Я - на КП. Пошли, комиссар.
- Привыкайте, это не так страшно, - улыбнулся
Брусничкин Саше, уходя следом за Макаровым, и потрепал
Колю по волосам.
Леонид Викторович неспроста сказал последнюю фразу:
он действительно поборол что-то в себе за эти несколько дней.
Произошло это у Багратионовых флешей, когда на КП полка
пошел фашистский танк. Именно тогда в Брусничкине
произошел внутренний перелом. В нем появилась
уверенность, и не показная, внешняя, а естественная,
осознанная; чувство страха притупилось, заглохло. Он
обвыкся. И теперь советовал Саше привыкать, зная по
собственному опыту, как важно привыкнуть к опасности и
преодолеть в себе постоянное чувство неуверенности и страха.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Заседание Политбюро и Государственного Комитета
Обороны затянулось. Сначала был обычный доклад о
положении на фронтах. Оперативную обстановку, докладывал
заместитель начальника Генштаба генерал Василевский.
Главное внимание докладчика и всех присутствующих было
приковано к битве за Москву. Положение продолжало
оставаться крайне напряженным, если не сказать критическим.
Было очевидно, что Бок бросает в бой последние резервы, и
принцип "любой ценой" стал для него священной заповедью,
своего рода девизом. Бои на подступах к столице не
прекращались ни днем, ни ночью.
Не сумев с ходу овладеть Тулой, Гудериан повел свои
танки в обход, на Венев и Каширу. Тула оказалась в
полукольце, и Гудериан уже не ломился в ее ворота, он рвался
к Москве с юга, будучи уверенным в том, что с падением
Москвы защитники Тулы сами выбросят белый флаг.
Однако самое угрожающее положение складывалось не
здесь, а на западных подступах к столице в полосах 5-й и 16-й
армий Западного фронта и 30-й армии Калининского фронта.
Особенно жестокий нажим немцы предприняли восточнее
Можайска и западнее Волоколамска. Сталин требовал
подробного доклада о положении на этом участке. Его
тяжелый сосредоточенный взгляд был прикован к карте. Он
слушал сообщение Василевского молча. Но когда Александр
Михайлович сказал, что полученные из резерва Ставки
мотострелковую дивизию и танковую бригаду Жуков отдал
Говорову и они уже вступили в бой, Сталин, ткнув мундштуком
трубки в карту, порывисто спросил:
- И что? Остановлены немцы здесь, на автостраде?
- Да, остановлены, - спокойным, уверенным голосом
ответил Василевский, - но обстановка по-прежнему остается
напряженной. Противник многократно превосходит. .
- А каково положение на левом фланге у Говорова? Где
сейчас дивизия Полосухина? - перебил Сталин. Его, как и
командарма пятой, тоже беспокоила немецкая стрела,
нацеленная на Кубинку с юга.
- Здесь сегодня тридцать вторая дивизия полковника
Полосухина, - ответил Василевский, - нанесла контрудар в
направлении деревень Выглядовка, Болдино, Якшино, Хомяки
и Ястребово. Только что получено сообщение, что полк майора
Спасского при поддержке зенитной, противотанковой и
реактивной артиллерии занял деревню Якшино и развивает
наступление на Болдино и Выглядовку.
Сталин отошел от стола, наклоняя голову и глядя под
ноги, сделал несколько шагов по кабинету, затем остановился
и заметил, одобрительно кивая:
- Правильно делает Говоров. Надо контратаковать.
Немцы выдыхаются. Их резервы на исходе. Между прочим, где
сейчас пятидесятая дивизия?
- Мы направляем ее Западному фронту, - ответил
Василевский.
- Надо поторопить с отправкой. И отдать ее Говорову. -
Голос его звучал глухо.
Сообщение Василевского о том, что немцам удалось в
полосе 16-й армии занять несколько деревень и затем,
форсировав Рузу, овладеть станцией Волоколамск, произвело
на Сталина удручающее впечатление.
- А что Панфилов? - резко сорвалось у него.
- На станцию Волоколамск кроме пехоты противник
бросил больше сотни танков, - ответил Василевский, стараясь,
если не оправдать, то хотя бы объяснить отход дивизии
генерала Панфилова под натиском превосходящих сил врага.
Сталин больше не делал никаких замечаний. Он молча
ходил по кабинету и тяжело дышал, угрюмо насупившись, что-
то обдумывал.
Вопросов было много, но главный, из которого вытекали
все другие вопросы, - оборона Москвы. Заседание затянулось
за полночь. Когда члены Политбюро покинули его кабинет,
Сталин нажал кнопку звонка, и на пороге кабинета тотчас же
появился Поскребышев.
- Соедините меня с Рокоссовским, - не поворачивая
головы и не отрывая глаз от карты, приказал Сталин.
- Есть, - тихо ответил Поскребышев и, пройдя через
кабинет, скрылся в комнате связи.
Спустя несколько минут он доложил, что командарм 16
на проводе. Сталин не спеша прошел в комнату связи, взял
трубку ВЧ.
- Здравствуйте, товарищ Рокоссовский. Почему сдали
немцам Волоколамск? Почему отошел Панфилов? - спросил
сразу, без всяких предисловий.
- Против дивизии Панфилова кроме мотопехоты
действуют две танковые дивизии немцев, - волнуясь, ответил
Рокоссовский. - У нас мало артиллерии для борьбы с танками
врага. Сейчас противник оказывает сильный нажим в
направлении Волоколамска.
- Что вы предприняли для защиты города? Где сейчас
корпус Доватора?
- Корпус генерала Доватора я вынужден был снять из
района водохранилища и перебросить на помощь Панфилову
в район Волоколамска.
- А чем вы прикрыли район водохранилища?
- Туда, товарищ Сталин, я выдвинул две стрелковые
дивизии. - Он назвал их номера.
- Хорошо. - После некоторой паузы Сталин вздохнул. - Не
допускайте немцев в Волоколамск. Продержитесь еще
несколько дней. Мы вам поможем. Желаю удачи.
"Несколько дней", - мысленно повторил Сталин. А что
потом? Потом будут введены в бой свежие силы. Но это потом.
Сталин поднял на Поскребышева глаза, в которых уже погасли
искры гнева, тихо сказал:
- Идите отдыхать.
Он уже не вернулся в кабинет, а удалился в свою комнату
отдыха, здесь, рядом с комнатой связи. Стрелки часов
показывали двадцать минут четвертого. Сталин устало
опустился в кресло, стараясь ни о чем не думать. Ни о чем.
Впрочем, это ему никогда не удавалось; он мог не думать всего
лишь несколько минут. Потом думы наступали, тревожные,
острые, атаковали со всех сторон, и он сдавался, покорялся
им. Не вставая с кресла, он протягивал к журнальному столику
руку, брал томик "Войны и мира", открывал страницы и читал:
"Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье
чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все
генералы, все участвовавшие и неучаствовавшие солдаты
французской армии, после всех опытов прежних сражений...
испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом,
который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в
конце, как и в начале сражения. Нравственная сила
французской, атакующей армии была истощена. Не та победа,
которая определяется подхваченными кусками материи на
палках, называемых знаменами, и тем пространством, на
котором стояли и стоят войска, - а победа нравственная, та,
которая убеждает противника в нравственном превосходстве
своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под