Страница 182 из 216
подошел Леонид Викторович. Голос его был бойкий и строгий,
и Николай положил трубку: он как-то не предусмотрел, что к
телефону может подойти не Ариадна, а ее муж. В раздумье и
растерянности побрел по улице до следующего телефона-
автомата. На этот раз трубку взяла Ариадна.
- Нам нужно с тобой встретиться, - без всяких
предисловий сказал Николай. Голос его дрожал, во рту
пересохло.
- Зачем? - сухо и холодно ответила Ариадна. - Ты уже все
сказал. Что от тебя еще ждать?
- Нам нужно поговорить, - настаивал Николай. - Надо
выяснить. Я хочу от тебя услышать.
- Я не желаю с тобой разговаривать и видеть тебя не
хочу, - со злобой и ненавистью прозвучали в ответ грубые
слова, и, как многоточие, за ними послышались в трубке
короткие гудки.
"Все ясно... - мысленно произнес Николай. - Так мне,
дураку, надо. Прекрасно, отличненько. Так нас, вислоухих
лопухов, учат культурненькие пройдохи. Рыцарь, ветеран,
фронтовик - размазня".
Обругав себя всякими оскорбительными словами, он
поехал домой.
На другой день Николая Фролова пригласили в Комитет
народного контроля. Да, это был тот самый комбат Сухов -
Николай сразу узнал его по большим круглым глазам на
круглом, до кофейного смуглом лице, по темно-каштановым
вьющимся волосам. В светло-сером костюме, плечистый и
высокий, он поднялся из-за стола и молча протянул руку.
Ладонь у Сухова широкая, крепкая, а лицо усталое, и в карих
глазах какая-то досада и сожаление. Предложил Николаю
сесть за маленький столик, приставленный к письменному
столу, на котором, кроме нескольких страничек машинописной
рукописи, ничего не было, и это удивило Николая. Сухов сел за
письменный стол и, сокрушенно вздохнув, негромко произнес,
глядя в бумаги:
- Не думал я, Коля Николаевич, встретиться с тобой вот
так. Не думал и не хотел. - Он поднял на Николая взгляд, в
котором было больше искреннего сочувствия, чем строгого
осуждения. И, уже перейдя на официальный тон, предложил: -
Расскажите, как это у вас все произошло с дирижером
Матвеевым?
Иной на месте Фролова обрадовался бы такому случаю,
что делом его занимается знакомый, симпатизирующий ему
человек, фронтовик-однополчанин. А для Николая же это
случайное обстоятельство создавало лишние огорчения и
неприятности. Он сгорал от стыда перед Суховым, а мысль,
что Сухов может быть необъективным в разборе дела и
проявить снисхождение, оскорбляла. Может, другому,
незнакомому человеку он и рассказал бы все по-другому и, уж
наверно, исполнил бы просьбу Ариадны: сказал бы, что она
ничего не знала о его сговоре с Матвеевым, а высоту потолков
в квартирах дирижера и художника просмотрела - за всем не
уследишь. Сухову же он так сказать не мог, потому что это
была ложь "во спасение", не святая, а вполне грешная. Сухову
надо было говорить правду, и он рассказал все начистоту, не
снимая, однако, с себя вины и даже не пытаясь нисколько
оправдать себя. А когда Сухов спросил:
- Так, значит, инициатива нарушить стандартную высоту в
двух квартирах исходила от архитектора Брусничкиной?
Фролов ответил:
- Какое имеет значение, Петр Степанович, чья это
инициатива? Мало ли что и кто мне мог предложить? Я делал,
по моему указанию был нарушен проект. Я и ответ держать
должен.
- Важна истина, Николай Николаевич. Мне нужно знать,
во имя чего, ради каких корыстных целей совершается то или
иное злоупотребление, противозаконие, преступление.
Например, какие корыстные цели преследовал ты в данном
конкретном случае?
Вполне закономерный, естественный вопрос для
Николая прозвучал жестоко и ошеломляюще, как гром среди
ясного неба. Он показался ему несправедливым,
оскорбительным, потому что никаких корыстных целей Фролов
не преследовал и теперь, глядя на Сухова растерянно и
удивленно, молчал.
- Может, Матвеев обещал тебе... услуга за услугу,
отблагодарить каким-то образом? - подсказал Сухов.
"Ах вон оно что - взятка! Значит, с Матвеевым уже
говорили, и он дал ложные показания, оклеветал меня по
просьбе Брусничкиных", - подумал Николай, и горькая, какая-то
жалкая улыбка скривила его влажные губы.
- Петр Степанович, я же говорил вам: с Матвеевым я
виделся всего один раз, в ресторане. Но ни о каких потолках,
как и вообще о строительстве, дома, и в частности о его
квартире, мы не говорили. Вы мне не верите? - Он смотрел на
Сухова широко раскрытыми глазами, в которых светилась не
просто просьба, а мольба, призыв к доверию.
- Почему же? Я верю тебе. Выходит, ты выполнял
просьбу архитектора Брусничкиной безвозмездно, вернее,
бескорыстно? Она твой друг, надо думать, близкий тебе
человек?
Николай сокрушенно кивнул и тихо прибавил:
- Была.
- До последних дней?
- Да, - ответил Николай, не глядя на Сухова. Потом,
после паузы, неожиданно сказал: - И все-таки я хотел бы за
все отвечать сам. То есть я не хотел бы, чтоб архитектора
обвиняли в нарушении проекта. Брусничкина просто
недосмотрела. Это ее оплошность, халатность. Я прошу вас,
Петр Степанович.
Сухов горько усмехнулся, не поднимая глаз от лежащих
перед ним бумаг, потом устало посмотрел на Фролова, сказал
не то с укором, не то с сожалением:
- Нелогично и противоречит истине. - Он помолчал, глядя
через окно на красную стену соседнего здания, произнес
задумчиво: - А говоришь: "Была". А на самом деле была и есть
близкий тебе человек. Я имею в виду Брусничкину. Так ведь?
- Не знаю. Все как-то двоится. Это чертовски неприятно,
когда человек двоится. Тогда теряешь веру в человека. Не
только в того, который двоится, а в человека вообще. А без
веры в человека как жить? Трудно.
- Просто невозможно, - согласился Сухов. - Поэтому, чтоб
люди не теряли веры в человека, надо вовремя срывать маски
с тех, которые с двойным дном. Без колебаний. Рыцарство по
отношению к ним неуместно. Каждый должен получить то, что
заслужил. В том числе и архитектор Брусничкина. Ее муж,
известный тебе Леонид Викторович, был у меня. Поговорили...
- Он хотел еще что-то сказать о Брусничкине, но воздержался.
После паузы спросил: - Как Александра Васильевна, Глеб
Трофимович? Я не видел их с тех далеких военных лет.
Николай очень кратко и сдержанно отвечал на вопросы
Сухова: его огорчили слова, что архитектор Брусничкина
получит то, что заслужила. Ведь он просил за нее, а Сухов
отнесся к его просьбе без понимания. Николаю не терпелось
поскорее уйти. Сухов это видел и не стал больше его
задерживать и донимать расспросами.
От Сухова Николай пошел прямо на строительную
площадку в подавленном состоянии. Меньше всего он хотел
сейчас встретиться с Ариадной. Он боялся, что может
нагрубить ей, жестоко оскорбить, хотя разумом и понимал, что
она вполне того заслужила. А сердце возмущалось,
протестовало против любого оскорбления, потому что память
совсем некстати воскрешала картины и эпизоды их с Ариадной
встреч, картины эти казались трогательными и нежными, и их
нельзя было сгоряча замарать, их хотелось сохранить как
память о чем-то дорогом, безвозвратно потерянном. А то, что
безвозвратно, Николай твердо знал - возврата к прошлому
быть не может, даже если б они оба того пожелали. Все, что
случилось, вся эта грязная история с десятью сантиметрами
перечеркнула прошлое.
Он шел как пьяный, глядя на встречных прохожих
подозрительно-недоверчиво, а в разгоряченной голове его