Страница 158 из 216
стоял невысокий, коренастый человек с гривой Бетховена -
Константин Константинович Иванов, воспитанник Буденного,
бывший трубач Первой Конной армии. Исполнялись
Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов. После ресторана
с невероятным джазом и безголосым певцом, после
сексуальных танцев атмосфера Колонного зала показалась до
боли родной, точно они с дикой планеты вернулись в отчие
края. И снова они были молодыми, красивыми и гордыми.
Олегу казалось, что внешне Варя мало изменилась за
эти прошедшие тридцать лет. Но вместе с тем в характере ее
произошли какие-то серьезные перемены. Не было прежнего
душевного тепла и нежности, а его ласки она грубо отвергала.
Все куда-то улетучилось, растаяло. Он не заметил, когда это
произошло, лишь подозревал, что Варя кем-то увлеклась, так
как другого объяснения ее черствости он не находил, хотя для
подобных подозрений не было никаких оснований. Варя
внушала ему мысль, что такова природа человеческих
взаимоотношений: любовь, мол, проходит, остается чувство
уважения. Олег не желал с этим мириться, решительно
отвергал, как он говорил, подобные доморощенные теории, но
взаимности не получил. Постепенно, год за годом, их чувства
черствели, холодок между ними усиливался, появились
раздражительность и недовольство с обеих сторон, взаимные
компромиссы, которые прежде рассеивали недоразумения,
были позабыты. А внешне, для постороннего глаза, все,
казалось, как надо: хорошая, благополучная семья.
И вот концерт в Колонном зале обрадовал их и вместе с
тем напомнил о чем-то далеком и прекрасном, что незаметно
ушло от них, навсегда потеряно. "Навсегда ли? А может,
временно? - с надеждой спрашивал себя Олег и отвечал: - От
меня это не зависит, и не по моей вине потеряно".
Варя слушала музыку с большим волнением. Она словно
погрузилась в неожиданно новую сферу, найдя там праздник
души. Музыка очаровывала и в то же время тревожила, больно
задевала сокровенные струны, порождала воспоминания. Но
Варя была далека от признания собственных ошибок и вины.
Она просто тосковала о чем-то несбывшемся, прошедшем
мимо....Голова была тяжелая, свинцом налитая, во рту
пересохло. Олег встал, направился в кухню, чтобы выпить
стакан минеральной. На террасе столкнулся лоб в лоб с
Брусничкиным. Вид у Леонида Викторовича был какой-то
жалкий, растерянный.
- Что не спится? - спросил Олег первое, что пришло на
ум.
- Хотел выйти, но там собака на крыльце лежит и рычит. -
Слова свои он дополнил жестом.
- Должно быть, отец спустил его, - сказал Олег, зевая. -
Пойдем, он не тронет.
Во дворе было свежо и сыро. Темно-серое небо без
звезд не предвещало ясной погоды. Здоровенный мохнатый
Дон нехотя встал с крыльца, отошел к калитке и лег, загородив
своей глыбой выход на улицу. Брусничкин уныло взглянул на
собаку и спросил:
- А моя машина? Ариадна, должно быть, в машине спит?
- Она уехала. Еще вечером, пожалуй засветло.
- Одна? - почему-то настороженно спросил Брусничкин.
- Возможно. Впрочем, я не обратил внимания.
- А Павел Павлович с ней уехал?
- Нет, он с Орловыми.
- Как так, почему? - В голосе Брусничкина звучали
раздражение и тревога.
- Не знаю, - нехотя буркнул Олег.
Брусничкин был явно возмущен и растерян.
- Черт знает что! Почему меня не разбудила?
- Должно быть, пожалела тревожить сладкий сон,
проявила заботу, - с едва скрытой иронией ответил Олег, но
чувствительный к определенной теме Брусничкин понял
иронию и продолжал вслух возмущаться:
- Позаботилась... Только о ком? - И, махнув рукой,
удалился в глубь сада, спросив из темноты: - Так он меня не
тронет?
Олег не ответил. Он ушел на кухню и, не найдя там воды,
утолил жажду пивом. Тотчас же появился на кухне и
Брусничкин. Извиняющимся тоном проговорил:
- Я, кажется, вчера перебрал - голова трещит, а во рту как
в свинарнике. Хорошо бы дезинфекцию произвести. - Влажные
глаза его скользнули по бутылкам пива.
Олег налил ему стакан. Брусничкин выпил залпом и
наполнил еще стакан, но пить сразу не стал. Закусил
малосольным огурцом. И заговорил дружелюбно, со вздохом, и
вздох этот означал раскаяние и примирение:
- У вас симпатичная сестра. Умница. Она кто, врач? -
Олег кивнул, и Брусничкин, выпив еще стакан пива, продолжал:
- А муж ее, кем он вам доводится - свояк, если не ошибаюсь, -
человек видный и, знаете, большой эрудит.
- Я бы не сказал, - выпалил как-то машинально Олег и
пожалел. На всякий случай прибавил: - Эрудит-дилетант.
- Это ничего не значит. В конце концов мы все дилетанты.
В наш век энциклопедистов нет и быть не может.
Уловив в его словах лицемерие, Олег еще раз, теперь
уже демонстративно, зевнул и, делая усилие над собой,
сказал:
- Пиво на сон клонит. Еще часа три можно подремать.
Брусничкин взглянул на две еще не откупоренные
бутылки пива, сказал, изображая на лице растерянность:
- А я еще посижу. Я выспался. Посижу до рассвета - и на
электричку.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
В части подполковника Шпакова с утра ждали генерала
Думчева. Накануне его приезда Шпаков - бритоголовый,
полный, на вид даже рыхловатый, и добродушный - обошел
подразделения и службы, все дотошно проверил и просмотрел
и остался доволен. Везде нашел он полный порядок, все
сверкало строгой праздничной чистотой. Только на одном
агрегате не хватало щитка-указателя. Собственно, щиток
приготовили, оставалось только прикрепить его к
металлической стенке.
- Это мы мигом, товарищ подполковник, - пообещал
старший лейтенант Геннадий Федоров и, весело сверкнув
черными озорными глазами, молодцевато прищелкнул
каблуком. В части Федоров слыл лихим офицером, для
которого все нипочем и нет для него ничего невозможного и
даже запретного. "Стоит только захотеть, и все будет в
аккурат", - любил он щегольнуть этой фразой и считал ее
своим девизом. Смекалистый и находчивый, Федоров верил в
свое везение, как в божий дар, и полагал, что сама природа
предназначила ему большое будущее, в которое он мчался
очертя голову. Его необузданная самоуверенность всегда
граничила с риском, часто безрассудным, но и тут он придумал
для себя формулу: "Без риска не бывает удачи, риск -
благородное дело".
Как бы то ни было, а Федорову везло: он быстро и легко
продвигался по службе, благодаря не столько своему
характеру, сколько природному уму, сообразительности и
особому пристрастию к технике. В технике он хорошо
разбирался, тут он умел проявить себя с блеском, как
говорится, показать товар лицом Его отмечали, поощряли.
Самовлюбленный и заносчивый, Федоров задирал нос, после
каждого поощрения ходил этаким гоголем, ног под собой не
чуя. И тогда в него вселялся какой-то бесенок, лукавый,
озорной о коварный, кружил ему голову дурным хмелем и
толкал совершить что-нибудь такое, что не дозволено другим.
Бесенок этот шептал ему: "Ну давай, давай, покажи, что тебе
это раз плюнуть. Ты ж Федоров". И Федоров "показывал":
выкидывал такие коленца, за которые с него строго
взыскивали - его наказывали. Но, как это ни странно, и
поощрения и наказания он принимал как должное, как
совершенно естественное и даже необходимое. "Одно другому
не мешает. Не ошибается тот, кто не рискует. А риск -
благородное дело, следовательно, и сопутствующие риску
ошибки тоже дело благородное", - шутя, оправдывался он и