Страница 112 из 216
Что касается Романа Григорьевича, то он производит
впечатление человека вполне порядочного. Впрочем, кто его
знает, я познакомился с ним в компании интеллигентных
людей, потом встречался два-три раза. Конечно, тут нужна
осмотрительность. Насчет последствий, всяких там притязаний
на звание Героя, я как-то не подумал. А вообще такое
исключать нельзя. Ах, да что там! - Леонид Викторович поднял
рюмку и заговорил, отрывисто выталкивая слова: - Дорогой
Глеб Трофимович, много еще разного дерьма болтается на
поверхности нашей жизни. Не о нем сейчас речь. Мне хочется
говорить о тех, кого мы помним и никогда не забудем, о наших
боевых товарищах, которые в суровую осень и снежную зиму
сорок первого дорогой ценой крови своей и жизни отстояли
Москву. . Я внимательно слушал твои замечания. И ты конечно
же прав, прав во всем – и в отношении моего
предшественника, комиссара Гоголева, и в отношении других.
Я благодарен тебе за твою прямоту, в которой я вижу
единственное - искреннее желание помочь автору,
неискушенному, неопытному, и все замечания и советы я
принимаю безоговорочно. Спасибо тебе, дорогой. За твое
здоровье!
Макарова Брусничкин и прежде, на фронте, поражал
неожиданным ходом, но такого оборота дела он не ожидал. Ну
хоть бы возразил, поспорил. Так нет же - со всем согласен и
признателен. Такой поворот обезоруживал. Правда, спустя
несколько минут Леонид Викторович чрезвычайно душевно
сказал:
- Одна-единственная просьба, Глеб Трофимович: не
нужно указывать на эти частности, ну вроде Ромы и Эйдинова,
в рецензии. Лучше сказать так: мол, частные замечания я
сообщил автору при личной беседе, и он с ними полностью
согласился и обещал устранить. А? Ведь так будет лучше?
Он смотрел на Макарова умоляющим взглядом и с такой
преданностью, что вся прежняя непреклонность генерала враз
была поколеблена, и он лишь спросил совсем мягко и
снисходительно:
- А если автор забудет внести исправления и книга
выйдет вот в таком виде? Подобный вариант возможен?
Брусничкин закрыл глаза, решительно покачал головой,
скрестив на груди руки, и клятвенно произнес:
- Никогда! Совершенно исключено. Я что, сам себе враг?
В прихожей раздался звонок.
3
Вошедшие в квартиру Макарова его сын Святослав и
генерал-майор Думчев были немало удивлены встречей с
Брусничкиным. Слегка захмелевший и возбужденный, Леонид
Викторович выказывал преувеличенную радость и восторг,
бросался обнимать и того и другого, повторяя:
- Как я рад, как рад видеть вас! Орлы! Посмотри, Глеб
Трофимович, ведь орлы, а?! Я тебя, Николай Александрович,
помню командиром батареи на Бородинском поле. А помнишь
Дворики, когда ты последний снаряд выстрелил? Прицел был
разбит, а ты через ствол наводил орудие.
- Вот об этом и нужно было рассказать в "Записках", -
очень к месту ввернул Глеб Трофимович. - А то каких-то
куплетистов придумал.
- Каюсь, грешен. Не вели казнить - вели миловать, -
умоляюще заговорил Брусничкин, и взгляд его, смиренный,
просил не заводить разговор о рукописи, пощадить.
И Глеб Трофимович пощадил, пригласив всех к столу, а
сам направился на кухню за закуской. А Брусничкин все
восторгался:
- Святослав! Полковник Макаров! И при усах! Гусарские
усы... Они тебе к лицу, Святослав Глебович. Мне кажется, это
было вчера, кажется, совсем недавно ты, замполитрука,
желторотый мальчишка, высокий, худющий, поднял батальон в
атаку. на Дворики. Командиром батальона у вас был этот, как
его? Вылетело из памяти. Тоже высокий такой и тощий?
- Сухов, - подсказал Думчев. - Он высокий, но не тощий.
Если по сравнению с тобой, то, пожалуй, - да.
И Думчев добродушно рассмеялся. Николай
Александрович Думчев - открытая душа. Он принадлежал к
категории тех людей, у которых все на виду: дела и мысли,
симпатии и антипатии, любовь и ненависть.
На Бородинском поле Думчев командовал батареей.
Было ему тогда двадцать четыре года. Бесстрашный в бою,
неутомимый трудяга, он делал свое дело тихо и скромно, без
эффектов и рисовки, и когда его хвалили, что случалось не
часто, он искренне смущался и недоумевал, словно ему по
ошибке приписывали чужие заслуги. Заядлый охотник,
веселый и общительный, любитель анекдотов, он легко
сходился с людьми, держался просто и в любой компании
чувствовал себя уверенно и свободно.
Не по годам сутулый, рано потерявший черные кудри, он
все же не выглядел старше своих лет: его молодила озорная
улыбка, которую постоянно излучали его карие глаза.
- Послушай, Николай Александрович! Я недавно в
Болгарии был - там Думчевых, как у нас Ивановых. Ты не
болгарин? - поинтересовался восторженный Брусничкин,
- Вот черт! Уже, наверно, в сотый раз я слышу этот
вопрос. Между прочим, в Болгарии есть Ивановы, Петровы,
Павловы, Поповы и даже Игнатовы. Есть и Райковы. А у нас в
Большом театре есть артист Евгений Райков - с ударением на
последнем слоге. Выходит, что разница только в ударении: у
болгар Павлов, но Иванов, а у нас Павлов, но Иванов. Все
наоборот.
- Но ты похож на болгарина не только фамилией, лицом
похож, - донимал Брусничкин.
Пришла с работы Александра Васильевна, удивилась
неожиданной встрече с Брусничкиным. А он, уже захмелевший,
галантно раскланялся, к ручке приложился, в комплиментах
рассыпался: "Вы все такая, как и четверть века тому назад, -
красивая и молодая!"
Уже два года, как она могла уйти на пенсию, но об этом и
думать не хотела, не представляла себя без привычной
работы, без больничных палат, без больных, которым она
щедро отдавала частицу своего доброго, ласкового сердца.
Нисколько не поредевшие лунные волосы украшали ее голову,
а зеленые глаза, то строгие, то вдруг насмешливые, озаряли
моложавое, без единой морщинки, лицо. И движения ее были,
как и прежде, резкие, уверенные, и голос все такой же, как и в
сорок первом, когда Брусничкин увидел ее впервые, - слегка
приглушенный, но твердый, полный спокойствия.
Ее приход внес в мужскую компанию свежую струю
задушевности и уюта. Она сообщила, что звонил ей на работу
Коля и обещал подъехать: ему тоже хочется повидаться со
Святославом, прибывшим из "горячей точки" земного шара,
послушать рассказ очевидца "шестидневной войны". Но Колю
не стали ждать, попросили Святослава начать рассказ.
Святослав был в Египте в числе группы советских
офицеров, работавших там по приглашению президента
Насера. Стеснительный, и даже застенчивый, он не горел
особым желанием рассказывать, тем более что Думчеву уже в
машине, когда сюда ехали, рассказал, и потому говорил
неохотно и как бы даже смущаясь:
- Собственно, все, что произошло в июле на Ближнем
Востоке, вы знаете из газет. Об этом писалось много и
подробно.
- Ну нет уж, - дерзко и деловито возразил Брусничкин, -
одно дело - газеты, совсем иное - живой очевидец. Скажи,
Святослав Глебович, ведь верно, что израильская армия
первоклассная и по вооружению, и по военной подготовке ее
солдат и офицеров? Умеют воевать, ведь так?
Глеб Трофимович и Думчев обменялись
многозначительными взглядами. В золотистых глазах
Святослава сверкнул недобрый огонек. Отец хорошо знал этот
огонек, этот характерный прищур, всегда напоминающий ему
первую жену, мать Святослава, Нину Сергеевну. Она обычно
так щурилась, когда была чем-то недовольна. И тонкие дуги-