Страница 85 из 109
каждого!» Идем, топаем, смотрим на живой, так сказать, пример, хотя и мертвый,
жутковатое зрелище – три каких-то продолговатых месива из серой массы. Видел я
трупы в анатомичке, в прозекторской, у них были руки, ноги, голова, черты лица, но
здесь… Бригады шли мимо, бормотали матерки, зло острили. Вряд ли кто испугался,
взял себе на зарубку. Когда думаешь о себе, такие примеры не действуют. Не может
человек жить в неволе, не должен. Все настоящие герои бежали, взять хотя бы Жана
Вальжана из романа «Отверженные». А граф Монте-Кристо? А сам Иосиф
Виссарионович шесть раз бежал – и ничего, вождем стал, отцом и учителем. А мой дед
Лейба? Нет, только бежать, вся история учит этому и география. Мы не рабы, рабы не
мы. Хватит терпеть произвол, то тебе позволяют зачеты иметь, то их тебе спишут ни за
что, – нет, братцы-кролики, мне пора кончать. Соберу компанию и начну подготовку.
Первый, конечно, Волга, срок у него маленький, но он пойдет из принципа, как и
положено вору в законе. Он будет рыть на ощупь, вслепую, как крот. Правда, есть
опасность, рыть он совсем не будет, пошлет шестерок, а можно ли такое дело доверять,
кому попало? Надо подумать. Вторым будет Володя Питерский – новая фигура в моем
романе. 1 мая КВЧ закатила грандиозный концерт, особенно отличался один мастер на
все руки, совсем незнакомый, отлично играл на аккордеоне, пел и плясал, клоунаду
разыгрывал, сразу видно – талант и профессионал, по меньшей мере из Москвы артист
или из Ленинграда. Он действительно оказался с Лиговки, Шурупов привел его к нам в
санчасть, и мы быстро сошлись. Я удивлялся, почему другие не видят, не ценят
исключительный его артистизм, я слов не находил от восхищения. А мне в ответ: в
КВЧ других не берут. Володя ко мне привязался, думаю, потому, что я его оценил. Он
вор с детства, но сходка разрешила ему пойти в КВЧ. Срок у него пятый или шестой,
сам он со счета сбился. Отец его, совслужащий с портфелем, отдал его в
Ленинградский ДХВД – Дом художественного воспитания детей, и дитя кое-чему там
научилось, а доучивалось уже в колонии для малолеток и дальше по лагерям. Он и
стихи писал: «Заметет метелями путь, где мы плелись, где в снегу под елями у костров
толклись». Отлично рисовал, маслом писал, одареннейшая натура и добрейший малый,
но несобранный, расхристанный, как многие очень талантливые люди. Умница, с
хорошим вкусом, знающий, что прилично, что неприлично, понимающий, что и как
надо делать, но в то же время делающий все по-своему. Если он человека не уважает,
презирает, он может ему нахамить, нагрубить, оскорбить, дать по роже – всё, что
угодно. Но, если он к тебе с почтением, то ведет себя как аристократ, – удивительное
свойство многих блатных, между прочим. С хамом он вдвойне хам, а с порядочным он
вдвойне порядочнее. Когда я сказал Володе о замысле, он сразу же меня озадачил: с
Волгой лучше не связываться, за ним слежка будь здоров, могут нас накрыть в самый
неподходящий момент. Хорошо, что я Волге не успел сказать. Будем копать вдвоем,
начнем из-под корпуса КВЧ, здесь самое близкое место к запретке, за ней сразу
начинается склон сопки и тайга. Главное – каждый день. По метру. Два здоровых
мужика, не выроем, что ли, по метру в день? Да это смешно! Мое терпение на исходе,
двух лет не прошло, а впереди еще шесть – не-ет, к чертям собачьим, пропадать, так с
музыкой. Пусть лучше выставят нас на подиуме возле запретки без головы, без ушей,
но мы с Питерским рванём. Кстати срок у него пятнадцать лет. Подкоп по фене –
метро. Чем меньше проходчиков, тем лучше.
Сидим с Володей посреди лагеря, обсуждаем, мечтаем, сверху нас видит Бог,
только он один знает наш план побега и дальнейшей жизни. Мы будем дружить, песни
писать, свои стихи и свою музыку, будем ездить по всей стране под псевдонимами, как
и полагается людям искусства. Мы дети земли и неба. Бог не выдаст, свинья не съест.
Как только стает снег, зазеленеет травка, начнем рыть метро. Мы и сейчас готовы
колупать, но можно схватить пневмонию и сыграть в ящик. У меня есть больные с
открытой формой, палочки Коха я постоянно ношу с собой, как черкес свои газыри.
Они только и ждут простуды. И тогда прощай, молодость, здравствуй, туберкулез.
Весна, апрель, теплее день ото дня, греется земля, прогревается, и мы с Володей
наметили уже круглую дату, 20-го. Но случилось непредвиденное. У Вериго на приеме
в амбулатории появилась новенькая, медицинская сестра Саша.
15
Меня позвал санитар на помощь Олегу Васильевичу, и я сразу ее увидел. Как роза
на свалке, как жемчужина в навозной куче, как ангел среди чертей. Вериго меня к ней –
помоги. Перевязки, градусники, таблетки, мази, пластаюсь, всё на ходу перехватываю,
чтобы ей поменьше работы. А она как Мария Магдалина перед Христом присела, бедра
свои обозначила под халатом, перевязывает фурункул на грязной ноге хмыря и даже
носик не морщит. Пошла мыть руки мимо меня и обратно мимо, так и мелькала передо
мной, опахивая меня дуновением своего халата, под которым тело. А зеков битком и
все на нее пялятся – стройная, тонкая, брови соболиные, щеки алые. Сегодня в
амбулатории сеанс одновременной любви. Я даже затылком ее вижу, так и ловлю
момент, подать ей стерильный бинт или склянку с риванолем из шкафчика, или
шпатель, чтобы она достала мазь из банки, лейкопластырь или флакончик с клеолом
заклеить рану. Успеваю! Собственно говоря, создать новенькой условия – мой
священный долг, я готов встать впереди нее надолбой противотанковой, оградить ее от
взглядов зековских, шибко уж откровенных. Она хорошенькая, но этого мало, она с
частицей чёрта, сразу видно, она напомнила мне Беллу взглядом хмуровато-диковатым
и острым горделивым подбородком. Темные брови, ресницы, а глаза серые, дымчатые.
Что еще – самообладание, будто в жизни только и знала, что зека обслуживала. Я перед
ней стелюсь мелким бесом, а она всем своим видом требует не считать ее за слабый
пол. Я был не в себе, я говорил с клиентурой таким звенящим голосом и такие трели
пускал соловьиные, что Олег Васильевич косо на меня глянул – уж не поддатым ли я
пришел на помощь? Но почему ее назначили в амбулаторию, а не в стационар? Везет
Вериге, все женщины мира у его ног. Прием закончился поздно, вот-вот по рельсу
отбой пробьют, Олег Васильевич говорит: Саша, мы с Женей вас проводим до вахты.
Надели мы свои телогрейки, нахлобучили шапки, у меня японская, я тут же оповестил,
с каменного карьера осталась, а как же, меня сейчас никакая узда не удержит, и пошли
ее провожать. Никто на нас не напал в тот вечер, а жаль, уж тогда бы она ко мне
прижалась. Засыпая в ту ночь, я сам не заметил, как проскочил кошмарную бездну
между явью и сном. Вот что мне надо было – увидеть женщину. И утром я проснулся
счастливый – вечером она придет на прием. Теперь мне надо подольше не попадаться
на глаза Папе-Римскому, пусть у меня хоть чуть-чуть отрастут волосы. Может быть,
усы отпустить? Нет, надо попытаться взять ее интеллектом, а не только внешними
данными. Почему она так легко избавила меня от несчастья, как это назвать? Я даже
побег отложил. Появилась какая-то совсем посторонняя женщина, неизвестно еще, как
она ко мне относится, скорее всего, как и ко всем другим серым зека, но меня это не
заботит, появилась – и всё! Хотя бы видеть ее – и хватит. А сбегу, не увижу. Вместо
того, чтобы рыть метро с другом, я иду на амбулаторный прием. Там и без меня
обойдутся,– нет, я иду, я помогаю, лишь бы на нее глянуть, лишь бы рядом, просто так.
Женщинам это трудно понять, они любят цель, брак, хомут, им подавай последствия