Страница 13 из 28
— Надо сказать. Если мне Василий позвонит, скажу.
— Скажи. Василий как-никак твой подчиненный.
До последнего времени Василий Сталин командовал авиацией Московского военного округа, а три месяца назад по велению отца был отстранен от должности и определен слушателем в Академию Генерального штаба. Совершил генерал серьезный проступок. В день проведения военного парада 7 ноября 1952 года самовольно поднял в воздух военные истребители, чтобы они пролетели над Красной площадью. Погода была плохая, нелетная, не погода, а откровенная дрянь — облачность, туман, ни хрена не видно, и был приказ Булганина, который полеты в праздник Революции отменил. Василий наплевал на приказ, — какой же парад без авиации! Самолеты взмыли в небо и взяли курс на Кремль. При посадке два самолета сильно пострадали, летчики чудом уцелели. Сам Василий Иосифович давно не летал, много пил, вернее, почти всегда был нетрезв. Василий Сталин ощущал себя наследным принцем, никому, кроме отца, не подчинялся. После того злосчастного случая Сталин и отстранил сына от командования. Он хотел, чтобы Вася образумился, закончил Академию, тогда бы он назначил его главнокомандующим Военно-воздушными силами. Василий сделал головокружительную карьеру, начав войну двадцатичетырехлетним капитаном, в конце войны, всего через четыре года, он был уже генерал-лейтенантом.
— Хоть Вася и пьяница, а должен знать, что отец при смерти! — проговорил Николай Александрович. — А если тебе Светланка позвонит, ты ей сообщи.
Подали суп.
— Как считаешь, Молотов в драку полезет?
— Вряд ли.
— Молотов бронтозавр!
— Был бронтозавр. А сегодня — мы бронтозавры! — определил Хрущев.
— Я Лаврика уговорил, он Жукова вернуть согласился, — бесхитростно заулыбался Булганин.
— Вот молодец!
— Лаврик в председатели правительства хочет.
— У него репутация дрянь, он энкэвэдэшник.
— А ты кто? — округлил глаза Булганин. — Роза-мимоза?
— Я партийный человек! — отрезал Никита Сергеевич. — Я курирую органы, а не управляю ими.
— Может, Егора в председатели просунем?
— Это вернее. В смысле биографии Егор лучше Лаврика.
— А тебя — на партию! — продолжал Булганин.
Валя пришла убрать пустые тарелки.
— Поправится он? — всхлипнула женщина. — Я всю ночь молилась! — и прижала к груди старенькие морщинистые руки.
— Обойдется! — утешал Никита Сергеевич.
— Только б не умер, молю, только б не умер! Мы б уж его, родненького, выходили!
Хрущев встал и обнял ее.
— Держись, моя хорошая!
Булганин сидел с мокрыми глазами. Несчастная Валя ушла.
— Лаврентий уже на Лубянке сидит, Игнатьева не принимает, — продолжал Булганин.
— И правильно!
— Ворошилов, поговаривают, на мое место нацелился!
— Кроме тебя, я министра Вооруженных Сил не вижу! Ворошилову надо Верховный Совет отдать, про это вчера Егор говорил.
— Все равно беспокойно!
— Не бзди! А Молотова — в МИД.
— Если Лаврик МГБ заберет, спокойней будет!
— И МГБ, и МВД, — дополнил Хрущев. — Прорвемся, Коля, прорвемся!
— Из тюрьмы Полину Семеновну Жемчужину везут.
— Слава Богу!
Валюша принесла чай в серебряных подстаканниках и инжировое, самое любимое сталинское варенье.
— Попейте чаек, — и тут, выглянув в окно, расцвела. — Васенька приехал!
По дорожке к дому шел молодой человек в генеральской шинели. Офицеры, дежурившие у крыльца, вытянулись по стойке «смирно». Булганин и Хрущев поспешили навстречу.
— Вася! — начал Хрущев.
— Что с отцом?! — не здороваясь, оборвал Василий, он был уже здорово под мухой.
— Врачи делают все возможное.
Генерал с силой толкнул дверь и вошел к отцу. Буквально через минуту, появились Маленков, Ворошилов, Микоян и Каганович.
— Что? — насупившись, спросил Ворошилов.
— Плох, — отозвался Хрущев. — Василий приехал.
Маленков попросил чай. Каганович, недолго думая, занял сталинское кресло, но потом встал и, прихватив варенье, перебрался ближе к Маленкову и уже никуда от Георгия Максимовича не отходил.
— Вареньица, Георгий Максимович, положите! — услужливо предлагал Каганович. — Чаек с инжиром?
Маленков принял вазочку.
— Называйте меня, ребята, не Георгий Максимович, а Георгий Максимилианович, моего отца Максимилиан звали, а Максимовичем меня он окрестил, — кивнул на соседнюю дверь Маленков. — Сказал, что у трудящихся сроду ни одного Максимилиана не было. Вот так я превратился в Максимовича.
Из малой столовой вышел Василий.
— Загубили отца! — громогласно объявил он, и погрозил кулаком.
— Ну, я вам!
— Ты, Вася, не горячись, — вставая и направляясь к сыну Сталина, произнес Ворошилов. — Не у одного тебя горе!
— Выродки! — выругался Василий и побежал на второй этаж.
— Этот дров наломает! — заметил Хрущев.
— Нажрется и заснет, — с неприязнью ответил Лазарь Моисеевич, — на большее не способен!
— Не обращайте внимания. Что с него взять, с пьяницы? — высказался Микоян.
В дверях появился Берия. Неизвестно почему, но сегодня Лаврентий Павлович сверх меры наодеколонился. Он весь благоухал. Берия уселся рядом с Маленковым.
— Дрянь дело, — сказал он, и взглянув на комнату больного, добавил: — Помирает! Наши бессмысленные дежурства пора кончать, тут от врачей тесно и еще мы вошкаемся. Сейчас работать надо, а не штаны просиживать! — Я Светлане позвонил, — продолжал Лаврентий Павлович. — Она уже едет. Кто ее встретит? — он завертел головой.
— Давай мы с Булганиным? — отозвался Хрущев.
— Отлично. А горький пьяница что?
— Ругается.
— Пусть свой поганый язык в ж…у заткнет! Ты бы, Клим, ему обстановку разъяснил!
— Разъясню! — отозвался Ворошилов.
— А штаны здесь просиживать нечего! Страна должна знать, что Президиум ЦК трудится. — Берия встал.
— И я в Москву! — как ужаленный, подскочил Каганович.
Вслед за ними поднялись с мест Микоян с Ворошиловым.
— Мы Свету встретим и тоже на работу, — за себя и за Булганина пообещал Никита Сергеевич.
— Сбор в «уголке», в семнадцать ноль-ноль, не опаздывайте! — предупредил Георгий Максимилианович. «Уголком» члены Президиума между собой называли кремлевский сталинский кабинет.
В начале аллеи появилась черная «Победа». Хрущев поднял руку. Водитель «Победы» понял знак и остановился. Из машины появилась Света. Вид у нее был растерянный.
— Что? — спросила она.
— Жив, пока жив! — глотая слезы, ответил Булганин.
— Идем к нему! — торопил Никита Сергеевич.
Они взяли Свету под руки и повели в дом. Снег под ногами поскрипывал, было морозно. Серебристые ели, красовались вдоль дороги. Ближе к даче, возвышался ряд пушистых вечнозеленых туй, заслонявших несуразный, несколько раз перестроенный двухэтажный дом. Дом этот всегда оставался строгим, без архитектурных излишеств и изысков. Не было на фасаде витиеватых лепнин, не украшали вход величественные колонны, не стояли рядом поражающие красотою лирические скульптуры, не носил узкий цоколь торжественный гранит. Выкрашенное в неброский зеленый цвет, выглядело здание по-зимнему сиротливо, не отличалось ничем величественным, каким подобало быть жилью всесильного владыки. Необычным явлением были лишь машины «скорой помощи», рядком стоящие на автостоянке.
Светлана была как в тумане. С ней кто-то здоровался, кто-то жал руку, но молодая женщина не реагировала, не отвечала на приветствия. Ей хотелось увидеть отца, припасть к нему, пока он был жив, а может — и не хотелось. Она и сама не понимала, чего ей хочется: бежать со всех ног, проклинать, плакать, целовать или просить прощения?
Света приехала в каком-то странном, непонятного цвета закрытом платье, длинном, гораздо ниже колена. Такую нелепую одежду заставлял носить великий отец. Она покорно подчинялась и всегда появлялась на «ближней» в таких несуразных, точно доисторических нарядах.
— Иди! — подтолкнул Николай Александрович. — Хоть на смертном одре он успокоится, увидев свою Светланку!