Страница 203 из 233
выделять каждому колхозу единое поле...
- Дак обязательно ето поле, сказано?! - нетерпеливо перебил Василь.
- Согласно указаниям правительства, колхозам рекомендуется выделять
лучшую землю. Этот указание соответствует тому, что советская власть хочет
оказать помощь колхозам хорошей землей. Чтоб колхозы смогли скорей стать
на ноги. - Он выждал, когда утихнет недовольный ропот, твердо повел
дальше: - Это решила советская власть, и никакой крики ничего не изменят!
Не принесут никакая польза...
А тех, которые будут кричать особенно и не утихнут, - можно будет
заставить помолчать! Чтоб подчинялись советскому закону! Уважали советский
закон!
Твердость и решительность его подействовали, - когда он сел, в хате
царила тишина. Только в сенцах говорил кто-то, как бы пересказывал. Тогда
за столом поднялся Ми"
канор. Рассудительно, уступчиво заговорил:
- Нарезать землю - не секрет - будут и на тех, которые теперь вступят.
Дак если кому уж так хочется етой земли, - тут правильно сказал Хоня, -
давайте к тем, что уже вступили. И вам будет уделено! Не обидим! Как в
доброй семье, поделимся! Дорога никому не загорожена. Зовем, можно
сказать, всех, которые бедовали и бедуют сегодня! - Он, довольный, что
нашел добрый зачин, говорил мягко, покладисто: - Чтоб сразу планировать
по-новому! Не переделывать потом... Запишетесь в колхоз - и завтра
прирежут вместе с колхозной и вашу долю земли. Самой хорошей... Дядько
Андрей, - вспомнил, кивнул он на Рудого, - надумал уже.
Подал заявление. Дак, може, еще кто хочет? Возьмет пример?
Он, немного сутулясь, как всегда, будто смущаясь того, что такой
большой, громоздкий, ласково оглядывал хату, с надеждой ждал. Никто не
вставал, отводили глаза, чтоб не встречаться с его взглядом. Свертывали
цигарки, дымили. Кто-то из женщин крикнул, что не об этом, не о колхозе,
речь.
Миканор на глазах менялся: снисходительность исчезала, поклеванное
оспой, почти безбровое лицо серело, становилось строже.
- Не хочете? - произнес неприязненно, мстительно. - Не хочете, дак
молчите!
За ним выступил Хоня; окруженный парнями, мужиками, с того места, где
стоял, заявил, что Миканор правильно говорит: кому хочется хорошей земли -
так давайте! Всех примем! Никого не обделим! Кончив, Хоня задиристо глянул
на Вроде Игната.
Долго, учено говорил Андрей Рудой - объяснял значение землеустройства,
значение колхозов, их преимущество перед единоличными хозяйствами,
призывал "осознать" теперешний момент, взять с него, Андрея, пример,
наскучил неинтересной речью, совсем испортил разговор.
Никто больше не записался. Стоял только беспорядочный галдеж.
3
Долго не могли утихнуть Курени в эту ночь. После собрания курили,
разговаривали, собравшись по нескольку человек на огородах, около хат, не
могли расстаться не выговорясь. Группки были разные, и разные были
разговоры: радостно-озабоченные, спокойные, почти безразличные, тревожные,
с гореваньем, со злобой, с угрозами Гайлису, Миканору и другим, с
проклятьями.
Из огородов, со дворов разговоры расходились по хятам.
Разговаривали, лежа на полатях, среди детворы, Зайчики:
старуха гадала, как оно будет; Зайчик хихикал, вспоминая собрание - как
крутился "Вроде Игнат, как сипел, брызгал слюной Корч. Вольга и Хведор
хозяйственно рассуждали, как можно засеять ту землю, что она может дать.
Даметиха, подав Миканору, старику и землемеру поздний ужин, не удержалась,
посоветовала сыну не очень задираться; с людьми, сказала, надо
по-хорошему. Вроде Игнат впотьмах, дымя цигаркой, клял последними словами
все на свете, грозился, не хотел слушать жену, которая успокаивала,
советовала не принимать так близко к сердцу. И не бросаться на Миканора,
на начальство, - это может плохо кончиться. Время теперь такое, что надо
осторожным быть. Хадоська поддержала мать, но отец приказал и ей
замолчать, не совать носа туда, куда не просят. Глушаку также не спалось
Расставшись с Еьхимом на дворе, он долго топтался в хлеву, под поветью, не
мог никак смирить злобу, успокоиться душой.
Яростно - аж та взвыла - пнул носком собаку, что не вовремя попалась
под ноги. Раздевшись, долго ворочался в темноте с боку на бок, плевался:
ощущение тяжелой беды давило все больше, чем больше думал о том, что
произошло.
"Гады, слизь подколодная - что удумали! Мало уже и налогов, мало того,
что дыхнуть не дают, душат твердыми заданиями! Дак уже и ето, землю,
отобрать, которую ты нажил!
Все отобрать, считай - корень самый вырвать! Свора ненасытная, живого
сожрать готовы! - В бессильной злобе готов был закричать: - Дулю вам!
Дулю, а не землю! Дулю вашему колхозу! Чтоб вы подохли!.."
Василя мучило недовольство собой. Вроде Игнат, расставаясь с ним, ругал
и себя и его, Василя, за то, что молчали на собрании, не встали и не
сказали как надо; растревожил Игнат Василя еще и тем, что заявил: завтра
он так просто не уступит, как бы там Гайлис или Миканорчик ни грозились!
Если так уступать каждый раз, недолго и совсем без ничего остаться!
Воспоминание об этом жгло Василя, слышавшего, как дед кашляет на печи,
как, вздрагивая, храпит толстая колода - Маня, которой заботы никакой до
того, что у него болит. Правду говорил Игнат, растравлял себя Василь: не
сказал как надо на собрании, только горло драл, когда все драли, а когда
все притихли, и сам молчал. Побоялся, не заступился как следует за свое:
за единственной настоящий кусочек земли, который так трудно достался, на
который, считай, вся надежда! С которого только и живешь, считай! Минуты
злобы сменялись минутами раздумья, рассудительности, и тогда овладевали
Василем неуверенность, страх, растерянность: трезвым разумом своим
предчувствовал, что - как ни будет биться за свое - ничего, видать, не
добьется. Не удержит ничего. Не такие Миканорчик этот и латыш упорный, и
не так поворачивается все в жизни, чтобы можно было добиться чего-нибудь.
Кроме того, что сами они такие, что не отступят, - и закон и власть за
них, за свои колхозы! В отчаянии распалялась озлобленность на Миканора:
зараза рябая, он больше всех старался и старается, чтоб согнать Василя с
земли. С единственного кусочка, ко-"
торый Василю так трудно достался, которым, считай, он только и живет!
Он вспоминал, с какой завистью смотрел когда-то на тех, у кого была
земля около цагельни, как бился смертным боем с Евхимом, Корчом, как люто
желал им, ненавистным богатеям, чтоб землю эту испепелило, как радовался,
что из года в год их стали прижимать налогами, твердыми заданиями, как
предчувствовал нетерпеливо, что недолго уже осталось панствовать им на
милой, облюбованной давно земле у цагельни. Вот если б еще корчовской - не
раз услаждал себя мечтой - десятину или хоть полдесятины! Зажил бы совсем
неплохо!.. И вот ведь как все повернулось. И от Корча и от него - заодно!
Будто нарочно, будто в насмешку!
Он почти не спал в эту ночь. Еще в темноте, стараясь не разбудить
никого, то и дело посматривая на полати, где спала с Володькой мать, он
тихо оделся, обулся, вышел на крыльцо.
Близился рассвет, и как будто собирался дождь. Из-за улицы, с болота,
задувал, лизал лицо мокрый ветер. "Мокрота все да холод... - подумалось
привычно, без волнения. - Снегу да морозу и не слышно... Как и не будет
зимы.. "
Вяло, без радости поплелся в хлев, к коню. Заглянул в закуток, где в
темени обеспокоенно зашевелились овечки. Потоптался под поветью, не зная,