Любовные утехи богемы

Но как обстояло дело на самом деле?

Для всех его друзей-художников, предававшихся распутству и любви в своих мастерских с очаровательными натурщицами, отношение Дега к его плотским потребностям было полной загадкой. После того как ему исполнилось тридцать, никто не мог бы сказать, что у Дега есть любовница. В письме к Берте Моризо Эдуард Мане утверждал, что в 1869 году «он неспособен любить ни женщину, ни сказать ей об этом, ни сделать этого». Отвечая Эмилю Бернару, другой художник, Ван Гог, выразил мнение более мягкое по поводу любовных сумерек своего коллеги: «Почему ты говоришь, что он плохо с[овокупляется]? Дега живет как скромный нотариус и не любит женщин, зная, что если бы он их любил и много совокуплялся], будучи нервнобольным, он стал бы неспособным к живописи. Его живопись смела и безлична, так как он согласился быть не более чем скромным нотариусом, боясь сексуальных излишеств. Он смотрит на людей-животных не для того, чтобы в[озбуждаться] и c[овокупляться] с ними, и он потому их изображает так точно, что у него нет желания п[ереспать с ними]».

Можно быть почти уверенным, что в этом темном деле более прав был Мане. После своей сдержанной юности («Я, как и все молодые люди, страдал, но я никогда не распутничал», — признается он в конце своей жизни) Дега впал в своего рода сексуальную инерцию, из которой так и не смог выйти. Энник однажды признался Эдмону де Гонкуру, что у него и Дега были две любовницы, сестры, и что любовница Дега постоянно жаловалась на половое бессилие художника. И Рафаэли, который был в курсе дела, добавлял, что одна натурщица поведала ему о дне, проведенном в мастерской Дега, когда он отбросил свои кисти — но не для того, чтобы кинуться на нее, как поступали другие, а для того, чтобы ее причесать. Это забавное и невинное извращение было хорошо известно девочкам из закрытых домов. Так, например, юный повествователь из романа «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста, который потребовал Рахиль у хозяйки борделя, услышал в ответ, что она сейчас обслуживает парикмахера, старого господина, который поливает головы женщин маслом и затем делает им прическу, но не более того.

В 30-е годы Сюзанна Валадон следующим образом ответила на вопрос о том, была ли она любовницей Дега: «Я — никогда! Он слишком боялся! Никогда мужчина не делал мне столько комплиментов по поводу моей кожи, моих волос, моих мускулов акробатки. Он хвалил меня так, как хвалил бы лошадь или танцовщицу… Его восхищение было исключительно духовным, оно подходило к моему телу канатоходки».

Эта любовь к женскому телу и горечь из-за того, что ему приходилось отказываться от удовольствий, которые оно дарило, словно красная нить проходят сквозь все его творчество. Так, некоторые сцены из серии монотипий воспроизводят нагромождения тел, которые он в молодости использовал при изображении войны. Обнаженную натуру он очень внимательно изучал, как и Энгр, выполняя целые серии реалистических рисунков, и они уже переступали через границы академического жанра ню. Иногда его карандаш замедлялся чуть больше, чем это было необходимо, когда он рисовал половые органы, этот королевский кусок женской анатомии. Эта очарованность смутным, загадочным и скрытым объектом его практически никогда не покидала. Однако бессилие вынуждало его воздерживаться, отдаляться и отбрасывать свое желание на значительную дистанцию. Чтобы хоть как-то освободиться от этой навязчивости, не было ли лучшим способом демистифицировать предметы своего желания, сделав из них естественный объект обыкновенной и непоэтичной деятельности? Вульгарным органом. «Ты знаешь, как позируют у Дега? — спросила одна натурщица у критика Гюстава Кокио, когда однажды встретила его в танцзале. — Так вот, женщины сидят в ваннах и моют себе задницы».

С этой точки зрения, нет никакого различия между его знаменитыми танцовщицами и этими женщинами, занятыми тем, что моют себе зад. Оба эти типа представляют собой создание одержимого, который борется с самим собой. Посмотрите на этих балерин, когда они покидают сцену. Видите, что происходит с ними на отдыхе, когда они больше не контролируют себя. Смотрите, как они роняют маску соблазнительности. Почувствуйте этот кислый запах пота. Откройте для себя, как в скульптуре «Маленькой четырнадцати летней танцовщицы» с ее порочным лицом едва созревшей девочки, уже ставшей жертвой продажной любви, отвратительную сторону Эроса. Некоторые люди говорили о глубокой развращенности Дега. Грубейшая ошибка! Это была не развращенность, а самозащита. Как успокоить себя, если оказался бессилен, а желания продолжают одолевать, кроме как доказав для себя бессмысленность и отвратительность любви? Танцовщицы, как и шлюхи, во время отдыха становятся похожими на бесформенный рогатый скот. Есть лишь волосы (а нам уже известно, как Дега их любил), и это единственное, что достойно в женщине.

В монотипах из серии о борделях Дега не ставил себе цели показать отвратительность продажной женщины, как это сможет сделать Руо; его интересовало деконструирование механизма желания, чтобы обрести покой, невозможный из-за постоянной необходимости ему противостоять. Чтобы убить очарование, а его на Дега по-прежнему оказывала женщина, нет ничего лучше желчных портретов путан в ожидании клиента. Не быть одураченным этими механическими куклами, не поддаваться их очарованию, которое есть не что иное, как применение на практике техники. Посмотрите, на что похожа женщина во время своего туалета, когда ее никто не видит, — она похожа на животное. Не напоминает ли она кошку, которая вылизывает себя, высоко задрав заднюю лапу?

Пока же, словно лиса из известной басни, которая не может достать того, чего она страстно желает, он пренебрежительно отстраняется от всего этого, ворча, что все эти штуки хороши лишь для хамов и грубиянов. Для того чтобы успокоить себя, нет ничего лучше Искусства. Наслаждение от рисования очень быстро убивает невозможные желания. И действительно, что такое его поиски тем, его рисунки, его полотна, темпера, чернила, пастель, гуашь, эти монотипии, вся остальная кухня, как не способ проявить свою чувственность, причем способ более умиротворяющий, чем женская кожа?

«Вечные любовники» Родена

Не придумано истинней мига,

чем раскрытые наугад —

недочитанные, как книга, —

разметавшись, любовники спят.

Мировая художественная культура весьма оскудела бы, если бы из нее изъяли эротическую живопись и отдельные произведения скульпторов — того же Родена, к примеру. Листая монографию об эротической живописи Э. Фукса, трудно не высказать одно наблюдение. Если мужские половые органы на протяжении всех веков изображали полностью — на греческих краснофигурных и чернофигурных вазах, китайских миниатюрах, то женские половые органы — как правило, лишь обозначали… До XIX века сей «предмет» как бы обожали тайно — его нельзя было потрогать, ощутить руками осязая. И только на рубеже XIX–XX веков наступает перелом.

Матисс позволял половым органам своих одалисок соскальзывать в сторону от бедер, и они становились лишь пересечением линий на рисунке, Пикассо никогда не прибегал к уверткам, изображая их во всем великолепии и величии.

Несомненно, Роден выступал не только как исследователь, но и как поэт человеческой фигуры. Он полагал, что «в человеческом теле нет ни одной мышцы, которая не реагировала бы на наши эмоции. Мышцы выражают спокойствие, гнев, счастье или отчаяние. Руки могут смеяться так же чутко, как глаза и губы. Но чтобы прочитать это, нужна необходимая подготовка».

Молодым скульпторам он советовал:

«Никогда не смотри на человеческое тело как на ровную поверхность, но всегда старайся почувствовать в каждой выпуклости мышцы или кости, которые находятся под кожей».

Ни в одной стране мира тогда не изображали обнаженное тело столь охотно, как во Франции. В сверхизобилии картин, выставляющихся в салонах, все-таки попадались правдивые пейзажи и натюрморты, реже портреты (скульптурные работы реже живописных), но почти невозможно было найти холсты и статуи, по-настоящему правдиво и значительно представлявшие обнаженное тело. Скандалы вокруг творчества Курбе и Мане разыгрывались с особенной силой, когда эти мастера посягали на жанр, где считалось недопустимым задевать общепринятые условности.