Любовные утехи богемы

Возвращаясь же к его так называемому загородному путешествию по борделям, кажется почти достоверным, что он поддерживал эти истории прежде всего из-за страсти к провокациям. Лотрек в домашних туфлях, обмакивающий гренок в свой утренний кофе и окруженный девицами, — все это принадлежало к области воображения. Внутренний распорядок этих заведений полностью запрещал такого рода жизнь. Более правдоподобно было бы думать, что он жил в доме свиданий, расположенном по соседству с борделем.

Можно ли в знаменитой картине с красным диваном и черным чулком по диагонали, хранящейся в музее Альби, видеть сцену, написанную с натуры, как позволяет предположить совершенство исполнения, которое придает полотну живой вид импровизации? Конечно, нет. Над этой картиной Лотрек работал долго, а выполнена она была на основании многочисленных эскизов. Невозможно представить себе Лотрека в салоне публичного дома перед мольбертом, как Моне на берегу Сены. Где была написана эта картина? Об этом ничего не известно, однако можно смело утверждать, что не в закрытом заведении. В декабре 1894 года Жюль Ренар и Тристан Бернар, которые наносили визит Лотреку, видели, что он был занят рисованием. «Вдали, на софе, я увидел двух обнаженных женщин; одна показывала свой живот, другая — своей зад (…) они ушли, я видел матовые ягодицы, обвислые части тела, рыжие волосы, желтый пушок».

С небольшой долей лукавства, которого у Лотрека было предостаточно, ему легко удавалось «эпатировать буржуа» при помощи изображения этого грязного мира. «Обрывками, занятый затачиванием своего карандаша, — рассказывает Иветт Жильбер, — он говорил мне о своей страсти жить в «закрытых заведениях», наблюдать там за проститутками, видеть, как там исчезает скромность, проникаться горестями бедных созданий, служительниц любви. Он был их другом, иногда советчиком, никогда — их судьей, всегда — их утешителем и собратом по несчастью. Когда он говорил об этих бедных женщинах, волнение его голоса выдавало такую теплую жалостливость его сердца… что я часто спрашивала себя, не считал ли Лотрек это добровольное братское и христианское сострадание к этим женщинам, лишенным всякой стыдливой гордости, прекрасной «миссией». Такая глуповатая интерпретация, данная бывшей игривой певичкой, ставшей хозяйственной дамой, несомненно, позабавила бы Лотрека. Тем более, что оставленные им портреты этих «бедных женщин» напрочь лишены какого бы то ни было сострадания. Некоторые из них способны даже ужаснуть. При виде этих ядовитых недобрых лиц нередко испытываешь ощущение, что они мстят за себя.

Никакого сочувствия в зарисовках, на ходу сделанных в этих заведениях, и в вольных карикатурах. А на картинах, появлявшихся позже подобного изучения, часто можно столкнуться с намеренным обезображиванием своей модели, как, например, в случае с двумя версиями портрета женщины, поправляющей свой чулок. Нужно также заметить, что его проститутки всегда были покорными, тупыми, неэротичными. Бордель Лотрека — это безнадежный, лишенный всех иллюзий бордель, бордель без того ножного и одновременно горьковатого привкуса, который придавал столько поэтичности монотипам Дега. Эта рисунки волшебной жестокости и точности, как скажет один критик того времени по поводу серии литографий «Они».

В 1894 году в закрытом заведении на улице Мулен Тулуз-Лотрек, который в предыдущем году набил себе руку, украшая бордель, расположенный в доме № 8 по улице д’Амбуаз, «разбил свою палатку», как он любил говорить.

Многое рассказывали о пребывании Лотрека в закрытых заведениях. Легенда разрасталась, подпитываемая Тадеем Натансоном, главным редактором «Ревю бланш», который оставил нам портрет Лотрека-алкоголика, сходящего с ума от живописи и женщин и ищущего семейной близости и совместного стола в публичных домах. Синьяк, у которого постоянно спрашивали новостей о Лотреке, за несколько недель до его смерти сказал: «Он ушел на пенсию в клоаку в Бордо, куда выехал на отдых». Легенда начала свой полет.

Монотипии Дега

Если и был художник, который не мог испытывать сексуального неистовства, то это, конечно, был Дега. И в то же время, как это ни парадоксально, именно он оставил после себя самые прекрасные и самые соблазнительные образы шлюх и борделей.

Серия монотипий, известная под названием «Сцены в закрытых домах», состоит из пятидесяти листов. Большинство из них выполнены черными чернилами, и лишь некоторые оттенены пастелью. Практически все эти немного упрощенные;, эллиптичные, как будто незавершенные рисунки изображают девочек, развалившихся на канапе в салонах, стены которых украшены зеркалами и освещаются шарообразными светильниками. Иногда девочки одеты в короткие рубашки, так что можно видеть их груди, однако чаще всего на них нет ничего, кроме чулок, шлепанцев и ленточек в волосах или вокруг шеи. Это — униформа их профессии, описанная в литературе того времени. Заведение, в котором они находятся, кажется роскошным, о чем можно судить по толщине ковров и богатству канапе и кресел, очень искусно выписанных Дега. Все они изображены в позе ожидания. Клиент в виде человека в черном тоже появляется на монотипиях, однако это бывает редко. Чаще всего его присутствие только подразумевается, как, например, на эстампе под названием «Ожидание», на котором можно видеть четырех обнаженных улыбающихся девушек, сидящих с краю канапе; их ноги слегка раздвинуты, а одна из них пальцем подзывает кого-то, кто находится за пределами видимости. Тем не менее никогда соблазнительность, которую они источают, не выходит за пределы простого оголения их полового органа или ягодиц. Когда они лежат в кровати, непременно расположенной возле зеркала, их вид наводит скорее на мысль об инструментах любви, чем о приглашении в царство мечты, — впечатление, которое только укрепляется видом тазика, стоящего на полу. Однако более всего поражают сцены, на которых изображено то, что можно было бы назвать любовными сценами и которые могут произойти только по воле завсегдатая таких мест. На этих монотипиях никаких следов клиента нет. Девочки изображены в одиночестве, в позе отдыха, с задранными вверх ногами. Это не эротичная расслабленность, но след изнеможения, вызванного долгим стоянием на ногах. Самые же интересные монотипии, как с точки зрения эстетики, так и точки зрения истории нравов, — это сцены, представляющие праздник. «Праздник хозяйки» (шедевр, по мнению Пикассо) показывает нам с мягкой иронией, оттененной своего рода симпатией, скопление обнаженных женщин, которые ласкают матушку-сводню, черную застывшую массу, установленную, словно идол, посреди салона. Они дарят ей цветы, чем-то напоминающие букет невесты. Одна из них открывает бутылку шампанского, которую она сжимает между своих бедер.

Эта серия эстампов в том виде, в котором она нам известна сейчас, насколько она полна? Можно с большой уверенностью утверждать, что она дошла до нас не целиком. Торговец картинами Амбруаз Волар рассказывает, что после смерти художника его семья с ужасом обнаружила эти рисунки в одной из его папок.

Шокированный, его брат Рене уничтожил те из них, которые показались ему откровенно порнографическими. Волар, приобретший самые лучшие из уцелевших, взял на себя труд сделать их известными, использовав в качестве иллюстрации для издания знаменитой новеллы Мопассана «Дом Телье».

Большинство почитателей таланта Дега были сбиты с толку этими монотипами. Этот ипохондричный человек, который хлесткими выражениями бичевал общепризнанные авторитеты, этот великий почитатель Энгра и Рафаэля, этот художник с такими возвышенными, почти аристократическими взглядами на искусство, и вдруг позволил себе, словно обыкновенный буржуа, поддаться очарованию публичного дома. Все это казалось настолько неожиданным, что многие видели в данной серии с трудом переработанную и сублимированную сексуальную навязчивость. Согласно диагнозу одного из таких людей, там подспудно присутствовало притяжение, исходившее от секса, смененное со страхом.