Осколки

ХЬЮМАН: Может быть, я не помню.

СИЛЬВИЯ: У вас было их так много?

ХЬЮМАН: Тогда я был молод.

СИЛЬВИЯ: Рослин говорила: на пляже вы показывали ей акробатические номера. И все девушки вокруг сходили с ума.

ХЬЮМАН: Это было уже давно…

СИЛЬВИЯ: И потом с одной из них вы исчезали под причалом. (Она смеется).

ХЬЮМАН: Ни на что другое у нас не было денег. А вы на пляж ходили?

СИЛЬВИЯ: Конечно, но ничего подобного не делала.

ХЬЮМАН: Вы, естественно, были очень застенчивы.

СИЛЬВИЯ: Вероятно. К тому же я должна была приглядывать за сестрой, я ведь была старшая…

ХЬЮМАН: А мы можем поговорить о Филиппе?

Она чувствует себя захваченной врасплох, глаза полны испуга.

Мне бы этого очень хотелось, если вы не…

СИЛЬВИЯ: (с вызовом). Да нет! Пожалуйста!

ХЬЮМАН: А сейчас вы боитесь?

СИЛЬВИЯ: Нет, нет… То есть, да. (Берет лежащую рядом книгу). А вы читали Энтони Эдверза?

ХЬЮМАН: Нет, но я слышал: у книги миллионные тиражи.

СИЛЬВИЯ: Это просто замечательная вещь. Я взяла почитать.

ХЬЮМАН: Филипп был ваш первый друг?

СИЛЬВИЯ: Первый настоящий.

ХЬЮМАН: Он приятный мужчина.

СИЛЬВИЯ: Да, верно.

ХЬЮМАН: А жить с ним интересно?

СИЛЬВИЯ: Что значит, интересно?

ХЬЮМАН: Вам есть о чем поговорить?

СИЛЬВИЯ: Ну, в основном о работе. Я была главным бухгалтером сталелитейных предприятий в Лонг-Айленд-Сити… много лет назад, когда мы познакомились.

ХЬЮМАН: Он не хотел, чтобы вы работали?

СИЛЬВИЯ: Нет.

ХЬЮМАН: Я думаю, вы были настоящим профессионалом.

СИЛЬВИЯ: О, это было здорово. Мне очень нравилось, что люди от меня зависели.

ХЬЮМАН: Ага. — Я вызываю у вас страх, когда говорю с вами так?

СИЛЬВИЯ: Немного. Но я и хочу этого.

ХЬЮМАН: Почему?

СИЛЬВИЯ: Не знаю. Вы пробуждаете во мне нечто… вроде надежды.

ХЬЮМАН: На выздоровление?

СИЛЬВИЯ: На меня саму. Что я… (Обрывает.)

ХЬЮМАН: Что вы станете…?

Сильвия качает головой, не в силах продолжить.

Свободной?

Сильвия вдруг целует его ладонь. Он гладит ее по волосам, убирая их с ее глаз. Затем встает и делает несколько шагов в сторону.

Я хочу, чтобы вы сейчас подняли колени.

Сильвия не двигается.

Давайте, колени вверх.

СИЛЬВИЯ: (пытаясь). Я не могу.

ХЬЮМАН: Можете. Отправьте ваши мысли в ваши бедра. Напрягите их. Подумайте о ваших бедренных суставах. Ну, давайте же. Там находятся самые мощные мускулы вашего тела. Пожалуйста, поднимите колени. Согните их. Не сдавайтесь. Сконцентрируйтесь. Поднимите их. Сделайте это для меня.

Она прерывисто дышит и сдается. Он не приближается.

В вашем теле заключена огромная сила. Но ваши мускулы зажаты. Почему вы отрезаны сами от себя? Вы должны танцевать, лежать на пляже! Сильвия, вы знаете больше, чем говорите? Почему вы не откроетесь мне? Говорите, Сильвия! Скажите хоть что-нибудь!

Сильвия молча смотрит на него.

Клянусь вам, что ни одна живая душа ничего не узнает. Что происходит в вашем теле?

Пауза.

СИЛЬВИЯ: Расскажите мне о Германии.

ХЬЮМАН: (удивленно). О Германии? Почему?

СИЛЬВИЯ: Почему вы учились там?

ХЬЮМАН: На медицинских факультетах в Америке существовали квоты для евреев. Я должен был ждать многие годы и все-таки, наверное, никогда не попал бы туда.

СИЛЬВИЯ: Но там они ведь тоже ненавидят евреев?

ХЬЮМАН: Эти нацисты, они долго не продержатся. Но почему это вас так занимает?

СИЛЬВИЯ: Не знаю. Но когда я увидела это фото в «Таймс»: два старых человека на коленях на тротуаре… (Зажимает руками уши). Клянусь вам, я почти слышала, как люди на улице смеются и издеваются над ними. Но никто не хочет об этом на самом деле говорить. То есть Филипп никогда не настроен говорить о том, что значит быть евреем, только иногда рассказывает об этом анекдоты.

ХЬЮМАН: А что бы вы хотели сказать Филиппу?

СИЛЬВИЯ : (с опустошенным смешком, качая головой). Даже не знаю! Просто поговорить об этом, словно что-то во мне… нет, это просто нелепо.

ХЬЮМАН: Напротив, это интересно. Что вы имеете в виду, говоря «что-то в вас»?

СИЛЬВИЯ: У меня нет слов, даже не знаю, как и выразить. Это как… (прижимает руку к груди)… что-то живое, почти как ребенок. Но оно какое-то темное — и оно рождает во мне страх!

Хьюман протягивает руку, чтобы успокоить ее, она хватается за нее.

ХЬЮМАН: Вам было трудно высказать это?

Сильвия кивает.

ХЬЮМАН: На это нужно мужество. Мы еще поговорим об этом. А сейчас я хочу, чтобы вы сделали некую попытку. Я встану здесь и хочу, чтобы вы кое-что себе представили.

Сильвия с интересом поворачивается к нему.

Хочу, чтобы вы себе представили, что мы переспали друг с другом.

Она испугана, судорожно смеется. Он тоже смеется, словно это игра.

Я спал с вами. А теперь мы просто лежим рядом. И вы начинаете рассказывать мне кое-какие секреты, вещи, которые дремлют глубоко в вашем сердце.

Короткая пауза.

Сильвия (он обходит постель и целует ее в щеку), расскажите про Филиппа.

Сильвия молчит, его голову она не удерживает. Он выпрямляется.

Подумайте, и мы поговорим об этом завтра. Хорошо?

Хьюман уходит. Несколько минут Сильвия лежит неподвижно, потом напрягается, пытаясь согнуть колено. Не удается. Она хватается за колено, поднимает его, потом другое и остается в этой позе. Потом отпускает колени, которые распадаются.

Затемнение.

Скрипач играет, потом уходит.

Сцена шестая

Кабинет Хьюмана. Гельбург сидит. Входит Маргарет с чашкой какао в одной руке и с папкой для бумаг в другой. Подает Гельбургу какао.

ГЕЛЬБУРГ: Какао?

МАРГАРЕТ: Я часто пью какао, это успокаивает нервы. Вы похудели?

ГЕЛЬБУРГ: (недоволен ее любопытством). Да, немного.

МАРГАРЕТ: Вы всегда так много вздыхаете?

ГЕЛЬБУРГ: Вздыхаю?

МАРГАРЕТ: Может, вы этого уже и не замечаете. Пусть он послушает ваше сердце.

ГЕЛЬБУРГ: Нет-нет, со мной все в порядке. (Вздыхает). Мне кажется, я всегда вздыхал. А это что-нибудь значит?

МАРГАРЕТ: Не обязательно, но надо спросить Харри. Он сейчас закончит с пациентом. Я слышала, что ее состояние пока неизменно.

ГЕЛЬБУРГ: Да, пока ей не лучше. (Он нетерпеливо возвращает чашку). Не могу я это пить.

МАРГАРЕТ: А вы вообще правильно питаетесь?

ГЕЛЬБУРГ: (вдруг меняет тон). Вообще-то я хотел бы с ним поговорить.

МАРГАРЕТ: (резко). Я хотела как лучше.

ГЕЛЬБУРГ: Я просто не в себе, я не хотел вас…

Хьюман входит, пугая Маргарет. Она, обиженная, уходит.

ХЬЮМАН: Не стоит сердиться на нее.

Гельбург молча кивает, но его состояние остается прежним.