Солнце слепых

- Вы страховой полис взяли? - спросила женщина, у которой Дрейк поинтересовался, возьмут ли с него, как пенсионера, деньги или нет. - Вы что же, никогда у врача не были?

- Никогда, - сказал Дрейк. - Правительство обещало пенсионерам все бесплатно. Вот этот? - он вытащил из паспорта свернутый полис.

- Да, он. У вас никогда зубы не болели?

- Болели, - сказал Дрейк. - Да мало ли что болит. Сердце болит, я же не иду его драть.

«Здоровье, как кот. Чем больше забот о нем, тем оно привередливее».

Без пяти восемь люди сбились к окошкам, разбивая друг друга по половому признаку:

- Мужчина с усами, вы за мной!

- Дама с пером, разрешите протиснуться!

- Мужик, куда прешь? Прешь куда? Стань тенью!

- Женщина в коже, вас здесь не стояло! Вы вон за тем дядечкой были.

- Пропустите многодетную беременную женщину, участницу Чернобыля, интернационалистку!

- Ты, участница Бородино, тебе не зубы, тебе голову лечить надо!

Впереди Дрейка явный изувер с шальными от боли глазами доверительно сообщил своей соседке, что он подравнял себе зубы сам. Напильником. «Вот!» - показал он. Дрейк забыл о зубной боли.

- Вы с плюсиком? - из кабинета выглянула сестра. - Проходите без очереди...

- Галь, да не он! Не видишь, что ли? - послышалось из кабинета.

«Это хорошо, что я - не он, - подумал Дрейк. - А то, глядишь, без очереди в расход пустят».

Когда стоматолог занималась его зубами, Дрейк, чтобы отвлечься от дергающей и тупой боли, стал считать ворон на скате крыши напротив. Насчитал семь штук. Восьмая была не ворона. Когда с зубами было покончено, и врач вынесла вердикт: «Н-да-а!..», Дрейк с полным ртом слюны сказал:

- Воронам хорошо!

- Что?

- Воронам, говорю, хорошо! - Дрейк выплюнул кровь. - У них зубов нет.

- Вам не о воронах, вам о своих зубах надо подумать! Вы когда в последний раз были у зубного?

- В последний? Сегодня.

- Оно и видно, - сказала врач. - Чего же мне делать с вами?

- А ничего, - ответил Дрейк. - Я же без вас обходился до сих пор. И дальше обойдусь.

- Это мы всегда успеем! А вас, голубчик, мы лечить будем. Как участника войны. Вот вам талончик ко мне, это к хирургу, а это к гигиенисту. Но прежде сделаете снимок. На третьем этаже. Там живая очередь.

Живая еще - это хорошо. Дрейку стало жаль ее.

- Следующий! - бесстрастно пригласили очередного бедолагу.

Мимо Дрейка с тоской в глазах метнулась беременная участница Бородино. Как историческая тень.

Глава 52

Зачем так много требуется слов?

- Что известно о России? - спросил дед, указывая на ведущую телепрограммы, терзавшую банальными вопросами видного академика. - Вот эта соглашается, что высокая духовность. Но главнее, говорит она, что воруют и дороги плохие. Эту новость еще в прошлом веке выкинули. Плохие дороги, как мне кажется, метафора вообще плохой дороги, которой идет Россия.

- Я не согласна, - возразила Маша. - Если у России высокая духовность, она не может идти плохой дорогой.

- Не может, но идет. Как раз в этом и проявляется ее высокая духовность. То, что она еще идет.

- Ты себя плохо чувствуешь? - Маша положила руку ему на лоб.

- Как тебе сказать?.. У нас - чем хуже, тем лучше.

- Деда! Выкинь дурные мысли!

- Ты права, Машенька. Но чтобы отвлечься от дурных мыслей, надо сменить их на добрые. Сейчас поищу их. Где-то они у меня были...

В дверь кто-то постучал. Или в окошко? Тук-тук-тук! Маша открыла дверь - никого. Выключила свет, выглянула в окошко. Тоже никого.

- Ты чего? - спросил дед.

- Постучал кто-то.

- Да, я слышал. Может, соседи? Есть кто?

- Нет никого.

По поверьям, вспомнила Маша, к больным накануне смерти является смерть. Тихо-тихо подойдет к двери, если не сказать - подкрадется, постучит легонько тук-тук-тук, а дверь откроешь - нет никого! У Маши мороз пробежал по коже. Неужели это она?

Маша еще раз открыла дверь, вышла на площадку. Ей вдруг стало страшно тревожно, и она никак не могла совладать с волнением. Несколько раз сделал глубокий вдох и шумный выдох. Хорошо все-таки, что она вырвалась к деду на пару дней! С его болезнями.

- Кто там?

- Кошка.

Я-то и не увижу никого, пришло ей в голову. Это дед сам должен выйти и взглянуть, кто там стучит. Да что же это такое!

- Деда, я выпью! - она налила себе коньяку и выпила. Немного успокоилась.

Может, кто-то уже стоит у его изголовья и шепчет что-то на ухо? Маша подошла к деду, обошла его вокруг. Ничего не почувствовала. Дед удивленно посмотрел на нее.

- Ты чего?

- Вспоминаю, как в детстве кружилась возле тебя.

«А то еще птица в дом залетит, чаще всего в облике сороки», - вдруг отчетливо услышала Маша голос бабы Лиды. Бабка много чего рассказывала ей о сороках и воронах. Уверяла, что они забирают души людей. Маша поглядела в окно. Ей показалось, что за ним промелькнула какая-то большая птица. На сороку похожа. Может, все-таки голубь?

Она вдруг вспомнила свой последний разговор с Екатериной Александровной.

«Его всю жизнь обманывают, - с горечью призналась она тете Кате, с горечью и сожалением. - А он всю жизнь говорит: не может быть!»

«А мне кажется, он даже рад этому, - возразила Екатерина Александровна. - Он провоцирует всех на обман, и от него уходит в себя. И чем сильнее обманывают его... или он сам себя... тем глубже уходит. Он не борется, как Дон Кихот с ветряными мельницами, он создает эти «мельницы»: каравеллы всякие, Монтеня, Изабеллу. Но он не страус, не еж, не улитка, нет, он какой-то неведомый мне зверь».

«Все мы такие», - вздохнула Маша, страшно удивив старую актрису.

- Слышь, Маш, - позвал ее Дрейк, - а у меня скоро будет портрет Изабеллы. Рано или поздно будет.

Дрейк закрыл глаза и попытался зримо представить будущее. Будущее представлялось проявляемой фотографией. Будет портрет, не станет комнаты. Зато будет портрет, и есть еще дача. Он вспомнил свою дачу. Очень ясно вспомнил дачные звуки: громкие, четкие звуки Лидиных шагов, захлебывающийся, торжественный звук язычка в рукомойнике, изящный цокот коготков собаки и совсем женские ее вздохи, звуки кастрюлек, мух, шелеста газет и пакетиков, кипящей кастрюли, а еще непонятные шорохи, потрескивания, пощелкивания, посвистывания... Все невидимо - искорки паутинок, звенящие траектории мух, произнесенные слова, хрустальные молоточки кузнечиков, легкие, с ленцой мысли - все невидимо, но все есть. Видимо, счастье тогда, когда оно невидимо.

Он вспомнил ворону, вылетевшую из вагончика, Лиду, всю жизнь напряженно всматривающуюся в него, Катю уходящую зимним двором в холодное навсегда... У женщин три дара: дар любви, дар семьи и дар несчастий, но мне почему-то больше перепало последнего. Сам виноват.

Потом перед его глазами всплыла картинка: Питер, набережная, за столиком он и Катя... Ясный, тихий и теплый вечер. В небе появились первые звездочки. Тут же другая картинка: они у раскрытого окна, выходящего во двор. Очень тепло, все окна в доме распахнуты, из них несутся голоса, музыка, льется свет. Удивительно спокойно и тревожно одновременно. Спокойно, что уже все позади, а тревожно, что с этим надо будет скоро прощаться.

- За окном, как тогда, огоньки, - сказал он.

- Милый друг, мы с тобой старики, - отозвалась Катя.

В тот вечер выпал первый снег.

Глава 53

Ступеньки вниз, ведущие вверх

В ту зиму снегу намело немало, и город распался на бело-черные плоскости. Казалось, все было двухцветным: и тишина, и мысли, и сама жизнь. Но нет, были и другие цвета. Над белым с красноватыми прожилками берез снегом висела белая с голубыми прожилками кровеносных сосудов луна. Луна казалась ближе дальних деревьев, до нее можно было дотянуться рукой.

Дрейк получил пенсию, взял к ужину чекушку. Ужин, как всегда, состоял из покупных пельменей. Лег на диван, раскрыл «Дневники» Толстого и уснул. Несколько предыдущих бессонных ночей, заполненных зубной болью, изрядно вымотали его. Засыпая, думал про зубы и лихорадку Толстого. Зачем писать об этом? Написал бы про спокойный сон и уснул спокойно. Нет, надо было потравить себя и все человечество. Дневники печатать нельзя! Он решил не заводить дневники в семьдесят восемь лет. Поздновато как-то...