Солнце слепых

Когда Дрейк уже загрузил в такси зеркало, выскочила супруга Пинского:

- А расписка?!

- Щас! - ответил Дрейк, протянув к ней руку. - Сперва «Изабеллу»! Поехали!

Каким-то образом Пинская узнала его адрес и пришла к нему за распиской. Но Дрейк расписку не вернул, а оформил в нотариальной конторе новую, о том, что получил обратно зеркало.

- А портрет, сударыня, пусть повисит пока на вашем супруге.

- Он не мой супруг!

- На Илье Владимировиче. Я на той неделе ему счетчик включил. Полагаю, он все-таки еще вернется в наш славный город. Вы уж, будьте добры, сообщите мне, если он сам не пожелает. Я ведь все равно узнаю.

Зима и весна пролетели незаметно. Дрейк редко выходил из дома. Сперва хотел устроиться куда-нибудь сторожем или еще кем, но хандра и недомогания не отпускали его, и несколько месяцев он провел за пасьянсом и телевизором. А когда началось лето, Дрейк стал каждый день прогуливаться по городу, ради «моциона». Чаще всего он ездил на троллейбусе к реке и там подолгу гулял по набережной или сидел за кружкой пива. По сравнению с прошлым, катеров было очень мало, а теплоходов и вообще не осталось, оттого было не по себе, будто у него украли не только портрет Изабеллы, а и всю его прошлую жизнь.

Как-то в воскресенье он решил побывать в картинной галерее. Посмотрю-ка «Дона Фернана», как он там? Тоже постарел, наверное. Галерея располагалась на двух этажах особняка дореволюционной постройки, недалеко от набережной, и Дрейк пешочком добрался до нее за полчаса. В скверике рядом с особняком Федор уютно расположился на скамейке, просмотрел газетку, покурил, поглядел на девочек, играющих в «классики», затем сунул свернутую газету в урну и зашел в галерею. Давненько же он не был тут. «Странно, - подумал он, разглядывая просторный, но темноватый холл, - что же я сюда не хожу? Нехорошо. Надо образовывать себя. Кто бы вытащил меня хоть разок еще и в консерваторию».

Дрейк прошелся по первому этажу, ничем особо не удивившему его. Вопреки правилу располагать от входа мумии и древние иконы, да потрескавшиеся от времени доски и полотна, в залах экспонировались две выставки современных городских художников, на одной из которых Федор едва удержался от зевка. Нарочито упрощенные фигуры и искусственно сведенная к двум-трем цветам палитра не делали живопись более богатой, а впечатление оставляли, как от посещения лечебницы. Были и реалистические полотна, и художнические химеры из кубиков и цветовых пятен, но это все было вторично, и Дрейк уже где-то когда-то видел не раз. «Меня, как гражданина великой страны, это не вдохновляет ни на что, даже на трудовой подвиг, - сказал он себе и пожалел, что больше сказать об этом некому. - Наверное, не я один не хожу по галереям».

Дрейк поднялся по широким гранитным ступеням лестницы с широкими же дубовыми перилами на второй этаж. Лестница ему чрезвычайно понравилась, и он некоторое время стоял на площадке, глядя в громадное окно на прыгающих по асфальту девчушек и поглаживая отполированное руками дерево.

В первом зале было шесть-семь женских портретов и парочка мужских. Сразу же бросилась в глаза интересная манера художников располагать женщин спиной к зрителю. Почти половину полотна занимала обнаженная спина, но при этом голова красавицы была неестественно и как-то судорожно повернута назад, как у гусыни, а в кротких глазах читалось удивление, что на ее спину так бесцеремонно уставились, и любопытство - а что же за сим последует? Между двумя такими спинами Федор и увидел Изабеллу. Он с минуту оцепенело глядел ей в глаза, резко развернулся и почти сбежал по гранитным ступеням вниз, удивившись собственной прыти. Тут же, на другой стене, отметил его взгляд, располагался «Дон Фернан». «Наконец-то они рядом», - мелькнула у него безумная мысль.

- Вы напишете о новых вы...? - крикнул ему вслед женский голос, но тут же и стих, задавленный тяжелой входной дверью.

Дрейк сел на скамью, вытащил из урны газету, уставился в нее, снова свернул и засунул в урну, закурил. Девчата расчертили мелками весь асфальт и неутомимо прыгали и прыгали по расчерченным квадратикам. «Вот что надо рисовать, - подумал Федор, любуясь угловатыми созданиями. - Асфальт и девчушек. Как же мне вызволить тебя оттуда?» Первым импульсом было идти к Пинской и выяснить, по какому праву его картина оказалась в галерее. «Бесполезно, - решил он, - будут одни зевки и плечи. К ней ходить без пользы. Жаль, Пинского нет. Вот же сволочь, наверняка загнал за приличную сумму. Ну что ж, нужен экс, адмирал. Без экса добра не вернуть добром».

Легко сказать: экс. Времена Камо давно минули, «Камо грядеши» тем более. С наганом не налетишь, на коне не ускачешь. Сейчас, наверное, на каждой картине сигнализация, а в каждом зале лазеры и глаза секьюрити.

Дрейк потерял покой и сон. Мысленно он перебрал десятки способов изъятия картины, от трогательно наивных (он остается на ночь за портьерой и потом уносит портрет) до голливудски масштабных. И тут вспомнил о Сене из ЖЭУ. Он его недолюбливал, и теперь, после Киева, знал, за что. За то, наверное, за что его так любил Рыбкин. Этот подскажет, решил Дрейк, и это было главное, что ему нужно было от Сени.

- А за сколько? - деловито осведомился Сеня, как только «просек проблему».

- Что за сколько? - не понял Федор.

- Сколько отвалишь за нее, за картину свою?

- Все, что есть, все отдам.

- «Все»! Много у тебя всего! - хмыкнул Сеня. - У тебя вот комната.

- Ну?

- Вот и давай бартер. Портрет на комнату. Сколько метров, семнадцать? Возле ЦУМа? Очень выгодная сделка! - Сеня потер руки.

- Сбрендил? Как я буду без комнаты?

- Не знаю, Федор Иваныч, это уж ты сам выбирай: комната тебе нужна или портрет. Портрет-то старинный - я знаю. Сейчас цена на них о-го-го как выросла! И не прибедняйся, у тебя дача на тридцать восьмом, из бруса, печь затопил и хоть зиму живи.

- Неужели это возможно? - спросил Дрейк.

- Это уже май проблемз. Пинский где живет?

- Проспект Революции, семь, квартира шесть. Вот телефон.

- Все, Иваныч, процесс пошел.

- Картина чтоб в раме была.

- Хоть с бантиком.

Глава 51

Зубы болят - сердцу легче

К осени у него разболелись зубы. Он уже не знал, куда себя деть. Сходил в библиотеку и взял «Дневники» Толстого. В течение жизни, превратившейся из одной иллюзорности в другую, он частенько думал о том, что неплохо было бы почитать их на сон грядущий. Но все было как-то недосуг, все забирала суета дня. Настал, видно, и вечер, раз потянулась к нему рука. Он нагрел соль, ссыпал ее в мешочек, приложил к щеке и лег на диван. Для пробы раскрыл наугад.

«Нездоровится, лихорадка и зубы». Чуть далее: «Несмотря на бессонницу и зубную боль...» Перевернул страницу: «Зубы болят и лихорадка».

Дрейк закрыл том.

«У Толстого, как видно, были те же проблемы, - подумал он. - Интересно, а отчего у графа была бессонница? Бессонница - такое же социальное явление, как и безработица. И развиваются они по одним законам, и симптомы у них одни, и последствия. И как то, так и это, в принципе, неизлечимо».

Ночь Дрейк промаялся с зубами и в пять утра пошел в клинику занимать очередь. К его удивлению, он оказался не первым. На ступеньках, спасаясь от утреннего холода, уже подпрыгивали три бедолаги. Тут еще четверо, предупредили они.

- Когда откроют? - спросил он.

- Через два часа.

Через час прыгающими и застывшими гражданами были заполнены все ступени стоматологической поликлиники. Все шутили. Шутки были обычные: пронзительные, как зубная боль, и плоские, как ступени.

- Давай, давай, открывай! - зашумели все, когда в окошке появился заспанный охранник. Тот зевнул, поглядел на часы и ушел.

Ровно в половине восьмого людей запустили. Холл наполнился осенним холодом, оживлением и двумя сотнями больных зубов. У охранника по индукции заныли все зубы.

Все стали выстраиваться в две основные очереди: на лечение и на протезирование. Была еще третья, но никто не знал, куда. А еще что-то говорили про «плюсики». Каждая очередь, в свою очередь, состояла из двух категорий граждан: тех, кто лечился бесплатно, и тех, кто рассчитывался наличными.