Солнце слепых

- Да потому что до десяти еще не пьют, а после восьмидесяти - уже.

После этого Дрейк впервые за многие месяцы уснул сразу и спал до утра.

Глава 48

О большом чувстве гордости

Находившись по достопримечательным местам Пушкина, Катя и Федор не чуяли под собой ног. Остался парадный зал Екатерининского дворца, а потом можно будет и отдохнуть, думал Дрейк. Признаться, дворец его несколько разочаровал. И он об этом сказал Кате.

- А ты ничуть не изменился, - задумчиво произнесла она.

«Почему в девяностые годы я должен стать другим, чем в шестидесятые или сороковые? Разве что-то изменилось? Вот сегодня, например, мы с утра идем из зала в зал, от одной безделушки к другой, ничуть не меняясь при этом. Разве что только устали, так как не в свое время взялись собирать впечатления. Сколько вокруг иностранцев, и все, как я, мухоморы! Неужели им милее это золотое шитье, чем река, возле которой они провели детство? Впечатлений надо набираться сызмальства, чтобы в холодной старости было что бросать в очаг, как дрова. А собирать их, когда спина уже не гнется?.. Да и не согревают уже они...»

И тут его вынесло, как на край водопада, в парадный зал, и он забыл обо всем.

Он испытал потрясение. По глазам ударил свет. Перед ним заблестело и заревело золотое великолепие, умноженное сотнями бездонных зеркал. И великолепие это, казалось, сверкало и жило последнюю секунду, за которой должен был следовать обрыв в бездну. Иностранцы, попадая в зал после анфилады крохотных кабинетов и будуаров, набитых всякими безделушками, жались, как котята, к стене, внезапно оказавшись на краю пропасти. Куда пропадали их апломб и фанаберия?! Они, похоже, безвозвратно срывались в пучину их прошлых предрассудков.

- Как же это я раньше никогда не был тут! - сказал Дрейк. - Екатерина Александровна, ведь я снова горд за мою страну!

- Я счастлива, - отозвалась Катя, - и тоже горда.

Ну да, это же ее был дворец, Екатерининский!

Глава 49

Ты плачешь?

На канале Грибоедова зашли в летний ресторанчик, который располагался на понтоне. Тут же приставали прогулочные катера и лодки. Сели за крайний столик. Маша отошла к стойке, а Дрейк задумчиво смотрел на воду и думал, что жизнь имеет форму воды. «Похоже, я уже не избавлюсь от этих мыслей», - думал он. Вода, казалось, несла мимо него нечто настолько важное и одновременно искусительное, что он едва не поддался почти юношескому искушению прыгнуть с борта вниз головой, чтобы скорее почувствовать упругость воды, упругость жизни, поглотившей его мысли.

- Что ни говорите, но раньше было намного лучше! - убеждал мужской голос за спиной.

«Если прежде было лучше, чем сейчас, ты глуп, приятель», - подумал дед и вспомнил себя пятилетним пацаном перед широко разлившейся рекой. По воде плыли черные деревья, льдины, желтая пена, стебли камыша. Он глядел с бугра на холодную муть половодья, и ему было радостно оттого, что впереди лето, жара и арбузы.

- В жизни люблю только такие минутные удовольствия! - произнес женский голос.

«Разменивать жизнь на минутные удовольствия тоже глупо. Мелочь она и есть мелочь. Хотя для женщины - это самое то. Для мужика - вопрос».

«Как хорошо, - думал он, - смотришь на все спокойно: на еду, на выпивку, на девушек. Знаешь, что все это не твое... Даже твою глупость уже повторяют другие. Как хорошо, что я тут один с Машей. Мне ведь никто не нужен больше. Перед Катей как-то неудобно, словно ее должник. Странно, пятьдесят лет ничего не был должен, и вдруг должен! Хорошо, что я тут наконец-то один. Да и ей, наверное, лучше одной. Пятьдесят лет... пятьдесят лет, как я не был на могиле родителей...»

Его охватывало порой пронзительное чувство жалости по своей уходящей жизни. Причем Дрейк испытывал его не тогда, когда думал о себе, а когда думал о своих близких, ушедших из жизни давным-давно.

На другой стороне канала, возле строительных плит, огораживающих стену «Книжного мира», возбужденно спорили женщина с девочкой и парень. Женщина верещала на одной ноте, парень отрывисто и зло бухал, а девочка односложно вскрикивала.

Дрейк почувствовал смутное беспокойство. Парень вдруг ухватился за женскую сумку и стал вырывать ее. Женщина замолчала, вцепилась мертвой хваткой в сумку и стала плевать парню в лицо. Со стороны это было даже смешно. Девочка с криком вцепилась парню в руку. Парень резко отмахнулся от нее. Девочка отлетела в сторону. Женщина закричала. Парень продолжал ожесточенно рвать сумку у нее из рук. Рядом остановились несколько человек и с любопытством взирали на происходящее. Женщины возмущались, мужчины смотрели как-то «насквозь», словно и не видели того, что видели.

Дрейк от слабости не мог даже привстать со стула, но вдруг почувствовал необыкновенную ярость. И тут же свет и боль. Они шли на него сверху, вливались в грудь, вздымали грудь и перехватывали дыхание. Они прошли по его душе, отделив юное от дряхлого, несокрушимое от побежденного. Он видел как бы со стороны - как он вскочил со стульчика... взлетел по лесенке... промчался по мосту на другой берег канала... подскочил к безликому парню... схватил его за шиворот... вздернул кверху... отобрал сумочку... а самого, передернувшись от гадливости, бросил в канал, как самую последнюю гадость... Воды канала разошлись и поглотили подонка. И чистая вода взметнулась выше фонарей.

Женщина со слезами на глазах стала проверять содержимое сумочки и причитать:

- У меня же там все деньги! Все деньги!

Маша увидела в глазах деда слезы. Он полулежал на столе, положив голову на руки и смотрел в сторону «Книжного мира».

- Деда, что с тобой? Ты плачешь? Что с тобой, милый мой?

- Больно, Маша, больно смотреть...

Маша вызвала скорую, и та увезла деда в больницу. Врач сказал, что третьего раза старик не вынесет.

Через месяц Дрейк пришел в себя. До зимы он бродил по коврам внучкиной квартиры, по небольшому дворику, усыпанному листвой, сидел на мягком диване возле телевизора, на жесткой скамеечке под кленом, и когда выпал первый снег, а на телевидение вернулись депутаты, решил вернуться домой. Несмотря ни на какие уговоры, оставаться в Питере он больше не желал.

Запомни - в этом мире ты никому ничего не должен. В этом мире все равны. И если кто-то дал тебе что-то, это его руками дал тебе Господь. Не мучайся, если не можешь вернуть это или отплатить добром за добро. Если же с тебя свой долг возьмет силой тот, кто дал, с того спросит Господь. Спросит с него вдвойне, ибо то не его были даяния, они в равной степени принадлежали и тебе.

Кате на вокзале он сказал:

- Не поминай меня лихом! Если приедешь вдруг, заходи. У меня места много. Целая комната! Лично мэр выделил, как участнику войны. Недалеко от нашего старого дома. А еще диван с комплектом белья и холодильник с телевизором. Не жизнь, а малина!

- Прощай, Феденька! Ради Бога, прости меня, - попрощалась с ним Катя.

Она знала - навсегда.

Глава 50

Экс

На другой же день после приезда в Нежинск Дрейк позвонил Пинскому, но того не оказалось дома. Отвечала жена. Судя по голосу, это была полная, рыхлая, не очень приятная особа.

- А когда я могу увидеться с Ильей Владимировичем? - спросил Дрейк.

После некоторого молчания жена ответила:

- Боюсь, что никогда. Мы с ним больше не живем. Он уехал. Совсем.

Дрейк заволновался не на шутку и стал торопливо объяснять, что два года назад, около двух лет назад, передал Пинскому на временное хранение картину и зеркало, вот и расписка имеется...

- Приходите, - сказала жена, - поищем. Запишите адрес, - послышался зевок.

Зеркало стояло в «тещиной» комнате, оно было завалено какими-то узелками, коробками, а портрета Изабеллы не было.

- И что мне теперь делать? - спросил Дрейк.

- А я почем знаю? - зевнула, пожав полными плечами, жена.

- Он точно не вернется?

- Точно! - она надавила на старика грудью, выталкивая его в дверь. «Вот пристал! - было написано на ее лице. - Мне бы твои проблемы!»