Страница 182 из 197
ко жизней, он забыл о светском лоске и совсем потерял
вкус к придворной изысканной жизни. В гости ои ни к ко¬
му не ходил, зато и его никто не навещал в уединенном
имении в Ахалдабе.
Однажды, возвращаясь из виноградника, Торели услы¬
шал песню. По дороге гнали отару. За овцами с обеих сто¬
рон, высунув языки, бежали лохматые овчарки. Скотоводы
возвращались с летних пастбищ. Громкое блеяние овец,
разноголосое блямканье колокольчиков, шарканье бесчис¬
ленных копыт, лай собак, окрики пастухов — все это сли¬
лось в общий шум, взбудораживший деревню. Солнце за¬
ходило за край холма. Пастухи остановили отару у околи¬
цы села, чтобы расположиться иа ночлег. Утомленные жа¬
рой, пыльной дорогой и дальним переходом, овцы тотчас
сгрудились и затихли. Пыль, поднятая отарой, постепен¬
но рассеялась в воздухе. Через некоторое время, когда все
окончательно затихло и успокоилось, послышался звук
пандури и полилась песня.
Деревенские люди любят пение пастухов. Поэтому
вскоре к костру потянулись крестьяне из деревни. Торели
тоже пошел за ними. Вокруг пастухов, образовав плот¬
ный круг, стояли крестьяне. Из середины круга раздава¬
лось бренчанье струн, и сильный звучный голос певца
выводил песню. Голос поющего с каждым словом креп,
становился увереннее, песня мужественно звучала в ти¬
шине.
677
Кто говорит, что то был бой,
То с неба гром упал,
Когда стояли мы с тобой
Среди Гарнисских скал.
Узнав свои стихи, Торели вздрогнул и похолодел.
Сердце его часто забилось, к горлу певольно подступили
слезы. Кое-как справившись с волнением, он отошел в сто¬
рону и сел на камень, чтобы слушать, никому не мешая.
О горе, горе, горе мне —
Не умер вместе с ними я.
Песня все набирала высоту. Струны пандури рокота¬
ли, то осуждая, то призывая, то словно плача. Крестьяне
слушали затаив дыхание. У многих на глазах заблестели
слезы. Безвестный певец пел теперь последнюю главу из
первой части «Восхваления», пел славу Ахалцихели и от¬
ваге рыцарей-месхов. Кое-где он вставлял свои слова, но
Турман не обращал на это никакого внимания.
Все последние месяцы Торели чувствовал себя очень
одиноким, хотя, может быть, сам не признавался себе в
этом. Он чувствовал, что всеми забыт, никому не нужен,
никто больше не интересуется не только его геройством и
его подвигом во славу родины, но и его стихами.
И вот в одну секунду рассеялись все сомнения Торели.
Оказывается, его стихи поют в пароде. И уж если они
проникли в те далекие горы, откуда возвращаются теперь
эти пастухи, значит, они распространились и ближе, по
долинам и холмам всей Грузии. Они звучат на пастбищах,
по деревням, как звучат здесь, на окраинах Ахалдабы,
и призывают грузинских рыцарей на новые подвиги.
Вы слышите, Шалвы призыв
Гремит среди долин.
Жену забыв, детей забыв,
На бой вставай, грузни!
Но если стихи поют даже в далеких горах, в народе,
то, верно, они знакомы и князьям и при дворе. Там их ие
знают, конечно, наизусть, но, по крайней мере, читают.
Судя по всему, царский двор разгневан. За это время, что
Торели уединился в Ахалдабе, не однажды собирали дар-
бази. Однако Торели не получил ни одного приглашения.
Да и вообще по другим делам его тоже не приглашают.
Это молчание — несомненный признак гнева первого ми¬
нистра, а может быть, даже и царицы, Но с сегодняшнего
(578
вечера, с той минуты, как Торели услышал стихи из уст
пастуха, ему ничего не страшно, даже царский гнев. Если
народ понял и подхватил его стихи, если в глазах народа
поэт разоблачил то, что хотел разоблачить, и воспел то,
что он хотел воспеть, то, значит, ничего больше не нужпо.
Между тем наступила осень. В садах отяжелели вет¬
ви, поспел виноград. Торели давно собирался пригласить
к себе Ваче вместе с маленькой Цаго. Осень — самое под¬
ходящее время для того, чтобы звать гостей.
Родной дом Ваче после смерти его матери постепенно
пришел в упадок и теперь стоял разоренный. Ваче, навер¬
ное, сам мечтает побывать в родной деревне. Но нет у не¬
го здесь никого, к кому он мог бы приехать, негде прикло¬
нить голову, нет очага, около которого можно было бы
погреть руки.
Торели решил пригласить Ваче к себе, причем оста¬
вить его у себя надолго — пусть отдохнет в родном краю
и если не увидит родных холмов, то, во всяком случае,
подышит родным деревенским воздухом.
Оп велел заложить быков в арбу и послал человека за
Ваче и Цаго. Встречать гостей Торели вышел иа край де-
ревшг. Еще издали он увидел, что на арбе сидит одна
только маленькая Цаго, а Ваче нет. Девочка с плачем
спрыгнула с арбы и бросилась к Торели, причитая:
—
Дядя Турман, дядя Турман, они увели моего папу.
Я осталась одна. Они его увели.
—
Куда можно увести слепого человека, кто увел?
Успокойся, не плачь. Это какое-то недоразумение, все
уладится.
Но Цаго плакала пуще прежнего. С трудом удалось ее
успокоить, и тогда она рассказала, как было дело.
—
Два дня назад напа сел отдыхать у порога мастер¬
ской.— рассказывала девочка.— В руках, как всегда, ои
держал чонгури. Потихоньку он напевал те стихи, что ему
подарили вы, когда заходили к нам в мастерскую в прош¬
лый раз. Послушать песню собрались люди. Когда папа
пел, всегда около мастерской толпился народ. Слушая ва¬
ши стихи, люди становятся печальными и задумчивыми.
Так было и в этот раз. Некоторые подпевали отцу, некото¬
рые всхлипывали и вытирали глаза.
Вдруг откуда ни возьмись появился епископ Саба в
окружении свиты. Слушатели перед ним расступились. Он
подошел к моему слцу и хотел вырвать у него из рук чон-
679
гури. Но отец сильный, й вырвать у него кз рук что-нибудь
пе так просто. Старик обозлился, стал дергать за чонгури
и кричать: «Как ты смеешь при всем народе петь такие
непотребные песни о нашей царице и стране!»
Отец сначала не понял, кто это на него напал и что
нужно этому человеку. Он мирно начал просить, чтобы
его оставили в покое, что ему и без этого тошно жить на
свете. Но обозленный старик не отставал. Оп кричал, что
все равно отнимет это проклятое чонгури и разобьет его о
камни. Слушатели начали заступаться за Ваче, но только
словами, конечно. Кто посмел бы дотронуться до еписко¬
па. Епископ разозлился еще больше п стал дергать за
чонгури изо всех сил. Тогда отец, не видя и не зная, кто
перед ним, размахнется и ударил обидчика по голове.
Епископ упал без памяти. Тут подскочили царские копье¬
носцы, отцу связали руки и погнали впереди себя. Я по¬
бежала вслед за ним. Я добежала до ворот тюрьмы, а даль¬
ше меня не пустили. Отца затолкали в тюрьму и заперли
дверь. К кому бы я ни подбегала, все меня отталкивали,
никто не хотел меня слушать, и я осталась одна.
Мастеровые моего отца ходили куда-то просить, ио их
тоже ие стали слушать. Потом они взяли меня, и мы все
вместе пошли к епископу просить прощения. Я его узна¬
ла, только он лежал с завязанной головой. Он обругал нас
и велел слугам больше никого к нему не пускать. Когда
мы уходили, я все еще слышала, как ругался епископ. Он
кричал, что сгноит эту скотину в тюрьме, что не позволит
возводить хулу на царя и народ, переловит всех чонгури-
стов н волынщиков, и всех, кто развращает народ, и всех
их посадит в тюрьму, всех, кто распевает стихи хулителя
народа — Торели.