Страница 144 из 197
дышавшего, навалившегося на нее человека, выскользну¬
ла и вскочила на подоконник. Шереф-эль-Молк со словами:
«...ну куда ты от меня денешься, дурочка»,— пошел к ней
с протянутыми для объятий руками. Лела отпрянула
назад от этих жадных тянущихся рук, ударилась спиной о
переплет, окно растворилось, и, не успев даже вскрикнуть,
Лела полетела вниз. Не успел вскрикнуть и Шереф-эль-
Молк.
544
Раненый Ваче попал в руки султановых лекарей. Они
прикладывали к ране мази, поили каким-то лекарством,
окуривали травами, кормили как иа убой. Боль затихла,
и рана начала заживать. Скоро она совсем затянется, и
останется на месте раны один рубец. Но не радует Ваче
счастливое излечение. Он знает, что как только станет
совсем здоров, исполнится приказ Джелал-эд-Дина.
Каждому человеку было бы тяжело расставаться со
зрением, но Ваче еще тяжелей. Он художник. Он видит
намного острее других и чувствует тоже сильнее других.
Пройдет еще несколько дней, и померкнет свет, не бу¬
дет пи луны, ни солнца, ни звезд, ни облаков, ни синего
неба. Исчезнут эти ласкающие взгляд холмистые горы,
эта синева, разлитая по горам, эта зелень, что окружила
поле, эта игра света и тени... Разве можно перечислить все, что потеряет Ваче, когда исполнится жестокое слово сул¬
тана.
Ваче лежал в постели и смотрел в окно на Куру. Обре¬
чен ггый на вечную темноту, он пока еще упивался живым
движением воли, их переливами, их блеском, их неиссяка¬
емой жизнью. Волны набегают, обгоняют, захлестывают
одна другую, завихряются, кружатся, переливаются, они
могут делать все, что угодно, при своем движении вперед.
Только одного не дано им делать — возвращаться назад.
За рекой была видна часть разрушенного Тбилиси.
Кое-где еще дымились дотлевающие пожары, а те дома,
что давно сгорели, стояли теперь без крыш, без окон, опа¬
ленные и немые. С церквей повсюду были сорваны кресты
и купола. При виде этих ужасных скелетов (а если разо¬
браться, то весь Тбилиси теперь один обглоданный урод¬
ливый скелет) Ваче почувствовал дрожь и проклял сул¬
тана за то, что тот не добил его тогда, в первый же день
и час, или что не сразу привел в исполнение свой приго¬
вор. По крайней мере, Ваче не успел бы увидеть надруга¬
тельства над родным городом, и Тбилиси остался бы в его
воображении по-прежнему величавым и прекрасным.
Лучше всего был виден Ваче дворец Русудан. На высо¬
кой скале он словно взлетел к облакам, да так и застыл в
этом стремительном и легком порыве. Ии пожары, ни раз¬
рушения не тронули царского дворца. Он один возвышал¬
ся среди голых и черных стен, среди мрачной картины
всеобщего разрушения и оттого казался еще чудеснее и
сказочнее.
18 Гр. Абашидзе
545
Да, думал Ваче, какое прекрасное творение подарил
родному городу и родной стране Гочи Мухасдзе. Если
и захочешь придраться к какой-нибудь детали, не найдешь
изъяна в этом дворце. Вон окно, через которое падает те¬
перь свет на картину. Этой картины тоже он больше не
увидит никогда.
Узкое окно, на которое теперь смотрел Ваче, вдруг рас¬
пахнулось, и из окна вылетел, казалось, ангел, полуобна¬
женный, с развевающимися длинными волосами. Ангел не
взмахнул крыльями, он опустился вниз на воды Куры и
сразу же скрылся из глаз, словно растворился в воздухе.
Из окна высунулся мужчина, но тотчас отшатнулся и то¬
ропливо исчез, захлопнув окно.
Цаго чувствовала себя самой несчастной на свете. Дей¬
ствительно, два ее брата, Павлиа и Мамука, остались в ра¬
зоренном Тбилиси при смерти. Муж в плену, и неизвест¬
но, что с ним. Единственный сын тоже в Тбилиси, без
присмотра, среди кровожадных беспощадных врагов. А са¬
му ее везут в Тавриз, в гарем разорителя Грузии, винов¬
ника всех бед и несчастий грузинского народа.
С первой минуты плена Цаго стала думать о самоубий¬
стве, но люди, приставленные к ней, были догадливы и
зорки. К тому же они боялись гнева Джелал-эд-Дина, а
это удесятеряло их бдительность. Единственное, что мог¬
ла Цаго и в чем ей не могли помешать,— морить себя го¬
лодом. Она некоторое время не принимала еды, не пила,
но мужества у ней не хватило, и постепенно она стала
есть и пить.
В самой непроглядной тьме тоски и горя всегда оты¬
щется огонек надежды. Может быть, Турман все-таки жив,
надеялась Цаго. Может быть, Павлиа сумел спря¬
таться где-нибудь и теперь в безопасности, может быть,
не погибнет и другой брат, златокузнец Мамука, может
быть, найдутся добрые люди, христиане, которые приютят
ее мальчика, и он уцелеет в этом пекле, в этом мире, пре¬
вратившемся в ужасный хаос. И только в одном не брез¬
жило никакой надежды, это одно касалось ее самой. Она
понимала, почему ее с таким почетом п так бережно ве¬
зут в Иран. Ее лелеют для того, чтобы сделать налож¬
ницей султана. Скоро будет конец пути, и Цаго введут в
гарем, где уже томятся, как в тюрьме, десятки ее пред¬
546
шественниц, и даже хуже, чем в тюрьме, потому что в
тюрьме не нужно делить ночного ложа с ненавистным че¬
ловеком помимо своего желания и вопреки понятиям о
чести. Пройдет несколько дней, и Цаго будет обесчещена,
и нет никаких надежд, что этого не случится.
Мысль о возможных прикосновениях султана привела
ее в брезгливое содрогание. Можно что угодно вытерпеть
ради минутного свидания с мужем, или сыном, или своими
братьями, но этого вытерпеть нельзя. Лучше лишить себя
всякой надежды и самой погасить тот слабый и робкий
огонек, который лукаво светит во тьме: «Я найду способ
убить себя, если дело дойдет до объятий этого проклятого
хорезмийца». Утвердившись в этой мысли, Цаго несколько
успокоилась. Никто не знал, какие мысли теснятся в голо¬
ве красивейшей женщины Грузии, которую, словно цари¬
цу, в сопровождении блестящей свиты и надежной охраны
увозили все дальше и дальше на юг.
Выглядывая из паланкина, Цаго с грустью озирала
скользящим взглядом остающиеся на севере горы и рас¬
кинувшиеся вокруг и впереди бескрайние плоские степи.
Изредка встречались сады, изредка попадались реки.
Цаго думала о том, что, вероятно, и Турмана везли по
этой же самой дороге и что все, что видит сейчас опа, ви¬
дел и он и думал о ней, о Цаго, как она сейчас думает о
нем.
Цаго никогда не ездила дальше Ахалдабы и Тбилиси,
Тори и Ахалцихе. Она не думала, что мир столь велик,
что можно ехать и ехать и не видеть конца пути, а белому
свету — края. Цаго не помнила, сколько раз загорались
прохладные голубые звезды и сколько раз поднималось в
небо раскаленное жестокое солнце. С каждым днем пути
становилось все жарче и жарче. Стало трудно дышать,
вместо живительного ветерка, который прилетает в Гру¬
зии с отдаленных гор, из пустыни веяло горячим возду¬
хом, точно поблизости лежали раскаленные угли и от них-
то и тянуло нестерпимым иссушающим жаром. Белые об¬
лака Грузии давно уж скрылись из глаз.
Пленники, следовавшие под охраной вместе с Цаго,
чувствовали себя все хуже. Они стонали, падали на ходу,
иногда раздавались причитания, вопли, плач.
Однажды остановились на привал у широкой быстрой
реки. На берегу росли широколиственные деревья, была
тень, прохлада, и пленники немного вздохнули. Не только
18*
547
пленникам, но и сопровождавшим хорезмийцам была при¬
ятна прохлада. Они провели в тени остаток дня и здесь
же решили ночевать. Ничто не беспокоило караван в те¬
чение многих дней пути, и охрана расслабилась, чувство