Черные лебеди

Кланяются тебе Филиппок и Герасим. Они, как два сапога, неразлучны. Как только завидят меня — издали снимают шапки. Все спрашивают: как ты там живешь-бываешь. Я, конечно, вру, как сивый мерин. Говорю, что работает Егорыч прокурором и получает четыре тысячи чистенькими. Филиппок ужасается и божится перед Гераськой, что года через два-три ты будешь получать не меньше шести тысяч. Вот так-то, браток. Не беспокойся, шадринский фасон Сашка выдержит — будь уверен. Боюсь только, как бы Петька не проболтался. Он может по простоте своей. Что касается Иринки — я ей приказал строго-настрого: нишкни. На нее надеюсь.

Семен Реутов пошел в гору: второй секретарь райкома партии — не жук на палочке. Собирается ехать в Москву, поступать в партийную школу.

После съезда партии у нас тут, браток, много разных изменений произошло. Кое-кого из начальства турнули, а главное, народ все это принимает с большой душой.

Ну и еще, братуха, на заедку сообщу тебе приятную новость. Кирбая с работы погнали в три шеи. В прошлое воскресенье видел его на базаре. Опух весь, морда обросла щетиной, страшен, как черт. Погончики с него того… Людям в глаза не смотрит. Ходили слухи, что хотели вроде бы под суд отдать, да что-то все не отдают. А здорово было бы, если б сунули ему годочков пяток тюряги. Но, наверное, пожалели. Говорят, у него большая семья.

Вот такие у нас на селе делишки, товарищи москвичи. А они, как видишь, совсем неплохие. Надумал я весной было жениться, да вовремя остепенился. Дал себе зарок — до тех пор в этот хомут не полезу, пока не получу подходящую специальность.

Ты спрашиваешь, как в этом году с сеном? Скажу тебе откровенно, что с сеном неважнецки. Настучали мы тут с Петькой потихоньку копешек тридцать пять, но еще не скирдовали. Боимся, как бы его не махнули у нас ребята из райисполкома. Это недалеко от их покоса. Но думаю, что удастся вывезти на своих пожарных. Я уже договорился с начальником. Пришлось за это до вторых петухов посидеть с ним. Мужик свой.

Дед Евстигней еще живой. На днях заходил. Говорит, что умирать пока не собирается. Все тебя поджидает, страсть как хочет насчет политики с тобой покалякать. С моим авторитетом не считается. Его внучка Нюрка вышла замуж за шофера из сельпо. Парень неплохой. Правда, одним не вышел: не пьет и не курит, как барышня. А Нюрка на него не надышится.

Вот, пожалуй, и все наши деревенские новости.

Ждем вас с нетерпением, приезжайте. Встретим, как полагается. Все вам кланяются и желают доброго здоровья.

Ваш А. Шадрин.

Да, чуть не забыл. Будете писать письмо — шлите заказным. И хорошенько заклеивайте. Почтальоном сейчас работает Райка Киселева. Говорят, она балуется с письмами. А на меня у нее давно зуб: прошлый год с месяц гулял с ней, а после ноябрьских бросил. Вот она и затаила обиду. А так, в остальном, все в порядке. Бычка уже пробовали запрягать. Тянет, шайтан, что твой вол. Так что зимой насчет дровишек будет обеспечено. Еще раз привет всем. Ждем».

Дмитрий положил письмо на стол и долго ходил по комнате.

Открылась дверь. В комнату, с опаской переступая порог и держась за косяк, вошла Машенька. Ее губы, щеки, руки были густо вымазаны вишневым соком. Белый фартук на ней был в розовых пятнах. В правом кулаке Машеньки были зажаты раздавленные вишни.

— Папонька, на… — она протянула отцу вишни.

Дмитрий взял дочь на руки, поцеловал ее в вымазанные щеки и поднял высоко над головой:

— Солнышко ты мое утреннее!.. Партизан ты мой отчаянный!.. Да разве могло все быть по-другому?..

На руках с дочерью Дмитрий вышел из дома. После дождя во дворе стояли теплые лужи. В одной из них, поджав под себя задние лапы, на животе лежал вислоухий серый щенок. Словно стараясь поймать козявку или букашку, плавающую в луже, он с силой бил лапой по воде и, смешно фыркая, тряс мокрой головой. Дмитрий остановился, любуясь щенком. А он, не замечая подошедшего, продолжал дробить в луже расплавленные струи солнца.

Вечером почтальон вручил Шадрину заказное письмо с казенным штемпелем. Адрес на конверте был напечатан на машинке. «Странно, — подумал Дмитрий. — Президиум Верховного Совета СССР. Зачем я там понадобился?..»

Дмитрий разорвал конверт. В письме было несколько слов. Шадрина приглашали в свободное для него время зайти в Комиссию законодательных предложений, к заместителю председателя комиссии Иванову В.П. В письме были указаны номер телефона, а также подъезд, этаж и номер комнаты Иванова.

Письмо озадачило Шадрина. «Иванов… — мучился он в догадках. — В одной только Москве проживает тридцать тысяч Ивановых…»

VIII

До Охотного ряда Дмитрий доехал на метро и вышел к Манежу. Водоворот толпы у входа в метро чем-то напоминал осенний вихревой листопад в саду. Шадрина втянуло в этот шумный людской водоворот, как подхваченный круговым ветром лист. Втянуло и понесло вместе с человеческим потоком на Красную площадь.

У входа в мавзолей стояли часовые. В их каменной неподвижности дышала напряженная сила. Дмитрий смотрел на часовых и думал: «Зачем я, учитель школы, понадобился в Кремле?..» Сколько ни перебирал он причин, ни одна из них не казалась ему правдоподобной. Знал только одно: для плохого в Кремль не вызовут.

Спасские ворота, бюро пропусков… Молча протянул он дежурному коменданту паспорт, тот захлопнул окошечко и минуты через две распахнул его, подал Дмитрию пропуск, назвал номер корпуса, этаж и комнату, куда ему следовало идти.

А вот и проходная Спасских ворот. Шадрин прошел мимо дежурного офицера с красной повязкой на руке.

«…Кремль!.. Так вот ты какой!..» У Дмитрия захватило дух. Он остановился. Не думал никогда, что вот так, запросто, войдет он на священный холм, обрамленный зубчатыми древними стенами.

Раньше, гуляя с друзьями-студентами по Александровскому саду или по набережной Москвы-реки, он смотрел на кирпичные башни Кремля и думал, что за ними стоят дома-исполины, что сама земля кремлевская напоминает гигантскую чашу, по краям которой сотни лет назад воздвигли толстую кирпичную стену. А тут вдруг все предстало перед глазами другим — простым, понятным… Низенькой и невнушительной показалась ему зубчатая стена отсюда, с бугра. Вот стоит могущественный царь-колокол с выщербленным бронзовым куском, для перевозки которого потребовалась бы целая железнодорожная платформа. Чуть подальше у цокольного этажа желтого приземистого здания выстроился ровный ряд старинных пушек разных калибров. У их дубовых колесниц пирамидами сгрудились чугунные ядра. А вот и белокаменная колокольня Ивана Великого. Ее Дмитрий видел на открытках. Золоченые купола соборов дышали стариной, Русью. Дмитрий огляделся. Все ему показалось древним, величественным, славянски патриархальным и вместе с тем до предельной ясности понятным, родным.

А вот медленно движется группа экскурсантов. Их ведет высокий молодой человек.

Экскурсовод что-то рассказывает. Дмитрий не слышал его слов, но отчетливо видел лица экскурсантов. По их одежде можно без труда судить, кто они и как здесь очутились. Это не депутаты Верховного Совета, для которых Кремль не был новинкой и раньше. Простые, самые рядовые из рядовых советские люди. Люди, для которых, как и для него, всего год назад сама возможность ступить на землю Кремля казалась фантастической.

Дмитрий вгляделся в лицо одного экскурсанта и прочитал в нем целую жизнь — тяжелую, праведную. Лицо иссечено морщинами и ветрами. Это, конечно, рабочий. Ладонь, которой он защищал от ветра слезящиеся глаза, изрублена бороздками, глянцевито отсвечивает мозолями. Все в лице его, в немудреной одежде (кремовая рубашка, на которой широченным узлом был повязан полосатый синий галстук, темно-синий бостоновый костюм, сшитый в районном ателье, матросская ширина брюк, военная артиллерийская фуражка, с которой никак не может расстаться бывший артиллерист) — все Дмитрию было понятно.

Здание Президиума Верховного Совета СССР, куда Дмитрию был выписан пропуск, находилось рядом с колокольней Ивана Великого. Дежурный сержант, стоявший на вахте в вестибюле, внимательно посмотрев пропуск и паспорт, предложил пройти на второй этаж.