Сны чужие

‑ Эй, хватит пока, своими воплями он испортил мне аппетит.

Голос у Хорша мало подходил его необъятному телу ‑ был он довольно высоким, а в мгновения ярости иногда срывался на визг. Бабий голос имел предводитель Диких Лезвий, но тот кто осмелился бы сказать это Хоршу в лицо, запросто мог распрощаться с языком.

Вурт лежал распластанный на лавке для домашней утвари, руки и ноги ему крепко связали и из такого положения увидеть он мог немногое, но вот Веревку видел хорошо ‑ тот намеренно уселся так, чтобы пленник был у него перед глазами. Толстяк пытался получать сразу два удовольствия: наблюдать за пыткой и есть… Вернее ‑ жрать. Почти не уступая комплекцией взрослому урду, Хорш вел такой образ жизни, при котором ему приходилось постоянно двигаться и тратить уйму сил. Затраты он с лихвой восполнял, поглощая во время своих продолжительных трапез огромное количество самой разной снеди. Вот и сейчас он что‑то неторопливо пережевывал, с брезгливым интересом глядя на задыхающегося от боли Вурта.

‑ Крепок как скала, ‑ подвел он итог своих наблюдений. ‑ Я бы даже поверил в то, что ты ничего не знаешь, если бы твой приятель не оказался более разговорчивым, чем ты.

Хорш медленно поднялся, выпрямившись во весь свой немалый рост. Вурт не считался среди барсков низкорослым, но Верёвка превосходил его по высоте, самое меньшее, на голову. Шириной же Хорш и вовсе был необъятен ‑ подойдя вплотную, он как грозовая туча заслонил собой свет.

‑ Ты терпелив, Вурт. Жаль, что твоя преданность принадлежит не мне, я бы сумел её оценить. Это очень глупо ‑ быть преданным тому, кто тебя не ценит. Твой шаваш не придет к тебе на выручку, а ты зачем‑то молчишь, даже когда тебя спрашивают о том, что мне и так уже рассказал твой дружок. Вот кто не был глупцом и сразу понял, чего стоит упрямство и дурная преданность ронт знает кому. Я ведь сдержал свое слово и он умер быстро. Чего ради терпишь ты? Скажи мне всего несколько слов и твои мучения сразу прекратятся.

"И верно, ‑ вяло шевельнулась мысль в гудящей голове Вурта, ‑ чего ради?… Разве я должен Эрхалу так уж много? Или, может, я должен этому малолетнему выскочке Крайту? С самого начала ведь знал, что они не придут за мной, и молчал. Зачем? Рано или поздно меня всё равно сломают, заставят заговорить, а уж затем всяко прикончат, но до того сколько ещё заставят вытерпеть… а мочи уже нет…"

‑ Я знаю, ‑ произнес он.

Разбитые губы шевелились с трудом и речь получалась невнятной, Хорш наклонился к самому лицу Вурта, чтобы лучше слышать. На лице его обозначилась торжествующая улыбка, которая становилась всё шире. А потом он услышал…

‑ Я знаю, кто продал Хладнокровному Палачу ватагу Тарака. За это, Верёвка, твоему жирному брюху причитается нож.

Глаза Хорша стали жёлтыми от ярости, улыбка превратилась в злой оскал и верхняя губа нервно дергалась, когда он выплюнул пленнику в лицо:

‑ Ты будешь умирать несколько дней, ублюдок, это я тебе обещаю!

‑ В Яму весь твой гнилой род, ‑ просипел Вурт, устало закрывая глаза, ‑ а тебя туда ‑ первого.

‑ Ты окажешься там много раньше! А ну, парни, дайте‑ка мне огня, я хочу сам подогреть этот кусок мяса!

Тут скрипнула входная дверь. Вурт услышал удивленный возглас одного из вольпов Хорша и открыл глаза… А затем снова закрыл их, не веря тому, что увидел…

* * *

‑ Я хочу забрать своих фэйюров.

Вот так ‑ несколько слов… звучных, решительных… пустых, бессмысленных, ничего ровным счётом не значащих… Рот открывался, рождая звуки, а глаза смотрели…

Большая, ярко освещённая комната ‑ трапезная в доме поселкового старосты. Змеиное гнездо, полное ядовитых гадов: трое за одним столом, двое за другим, еще двое стоят рядом с самой толстой и ядовитой гадиной ‑ Хоршем по прозвищу Верёвка. На столах ‑ еда и питьё, в дальнем углу затравленно моргает барск средних лет, не иначе ‑ сам староста… Всё это сейчас не имеет значения, а важны лишь два обнаженных, истерзанных тела, распятых на высоких деревянных лавках. Один из пленников ещё дышит, хотя вид у него куда хуже, чем у лежащего по соседству покойника.

‑ Это Вурт! ‑ шипит Крайт.

Кто Вурт? Неужели ‑ тот, что еще дышит?! От бывшего разбойника мало что осталось ‑ лицо до неузнаваемости обезображено побоями, всё тело покрыто кровью и копотью, серый мех на груди и животе почернел и местами совсем выгорел, обнажив жестоко обожженную кожу…

‑ Ну, чудеса! ‑ восклицает чей‑то голос… не голос даже ‑ голосишко. Не сразу доходит, что высокий, неприятный для слуха фальцет исторгает из себя здоровенная глотка Хорша.

‑ Я как раз спрашивал твоих дружков о тебе, а тут ты и сам явился!

Вольпы уже поднимались из‑за столов, а его вдруг начало мутить. Не от вида крови и не от чудовищной вони паленых волос, но от подкатывающей изнутри дикой, ни с чем не сравнимой ярости. А Хорш все говорил, чувствуя себя хозяином положения и не подозревая, что каждое его слово ‑ это лишнее ведро в уже и без того наполненный до краёв котел…

‑ Ты что о себе возомнил, Эрлай, или как там тебя?! Это мои леса и я здесь хозяин! Ты явился ко мне сам ‑ прекрасно! Уж я укажу тебе где твоё место, спирово семя! Хочешь своих недоносков?! Так давай, присоединяйся к ним! А ну, парни, помогите гостю устроиться поудобнее…

Ярость заполнила котел и хлынула через край…

* * *

Положение было ‑ хуже некуда. Крайт понял это сразу, ещё когда увидел во дворе труп. Тело барска висело вниз головой под перекладиной ворот. Ветер раскачивал мертвяка и размеренно стучал им о заиндевелый столб. Узнать покойника было трудно, но Крайт сердцем почуял: это один из своих, тех, кого им уже не удастся вытащить живым из посёлка с названием Кирст… Теперь хоть самим бы уцелеть ‑ ведь ясно уже как здесь привечают чужих.

Эрхала, однако, вид повешенного если и смутил, то по нему это было никак не заметно. Он без задержек проехал через половину деревни и остановил спира возле дома, выглядевшего побольше и побогаче прочих ‑ несомненно, дома старосты. До сих пор им никто не заступил дорогу и не попытался задержать. Улицы посёлка не пустовали, несмотря на позднее время и непогоду ‑ крестьяне делали свои привычные дела, с равной опаской косясь и на проезжающих мимо чужаков, и на вооружённых ватажников, разгуливающих по селению. Последние обращали на всадников не больше внимания, чем на местных жителей. Хорш выставил дозорных у опушки леса и, наверняка, возле дороги, но держать охрану ещё и в самом посёлке не посчитал нужным. Даже два кальира, стоящие у дверей дома старосты, только обернулись на шум, смерили входящих равнодушными взглядами и продолжили прерванный разговор. Их боевые топоры остались висеть на перевязях.

Таким образом Эрхал, Крайт и Свеорх беспрепятственно вошли внутрь и предстали перед Верёвкой и его вольпами. Вот тут‑то Крайт окончательно уверился в том, что вся их затея была изначально гиблой. Выручать тут уже некого, а вот им самим выбраться из деревни живыми будет непросто. Восемь бойцов против них троих… а сколько уже сбегается по тревоге со всей деревни ‑ о том и вовсе подумать страшно. Пока они ехали сюда, им на глаза попалось никак не меньше десятка вольпов. Всё их равнодушие, конечно же, было подстроено и теперь ловушка захлопнулась за спинами троих неудачников…

Один из двоих пленников, которых Крайт успел счесть за покойных, вдруг пошевелился и он, приглядевшись, с ужасом и изумлением узнал его.

‑ Это Вурт! ‑ прошептал Крайт. Все их прежние размолвки и взаимные обиды теперь казались молодому барску чем‑то несущественным, малозначащим. Еще вчера готовый всадить в сердце недругу кинжал, сейчас Крайт стискивал зубы от злости, глядя на ухмыляющихся палачей. Он даже забыл о том, что может скоро сам оказаться на месте Вурта, привязанным к лавке, обожжённым, искалеченным… Ладони, прилипшие к ложу самострела, стали влажными, указательный палец нетерпеливо подрагивал на спусковой скобе…