Страница 12 из 29
Он в упор, поверх проволочной корзинки с исходящими и входящими бумагами рассматривал Скотт-Кинга через очки в восьмиугольной оправе, вертя в руках какую-то новомодную авторучку; превеликое множество карандашей торчало у него из нагрудного кармана, а выражение его лица давало понять, что с минуты на минуту может зазвонить один из телефонов на столе и принести сообщение о предметах куда более важных, чем те, что они сейчас обсуждали; Скотт-Кингу пришло в голову, что человек этот как две капли воды схож с клерком из гранчестерского отдела продовольственного снабжения.
Жизнь Скотт-Кинга протекала вдали от государственных канцелярий, но однажды, много-много лет назад в Стокгольме, вероятно перепутав с кем-нибудь, его пригласили по ошибке на обед в британское посольство. В то время поверенным в делах там был сэр Сэмсон Куртенэ, и Скотт-Кинг всегда с благодарностью вспоминал небрежную благожелательность, с которой этот дипломат принял неоперившегося студента, явившегося вместо министра. Сэр Сэмсон не сделал большой карьеры, но в памяти по меньшей мере одного человека, а именно Скотт-Кинга, он запечатлелся как законченный тип английского дипломата.
Смадж не походил на сэра Сэмсона; он был дитя более жестких жизненных обстоятельств и более современной идеи служения обществу; у него не было дяди, который мог бы замолвить за него словечко в высших сферах; добросовестный труд, четкие ответы на экзаменах, искренний интерес к экономической географии и торговле снискали для него нынешний пост второго секретаря посольства в Беллаците.
— Вы даже представить себе не можете, — сказал Смадж, — какие у нас трудности со снабжением и с транспортом. Мне дважды приходилось в последний момент высаживать из самолета жену посла, чтобы освободить места для специалистов. В настоящий момент у меня тут четыре инженера-электрика, два лектора по линии Британского совета, один профсоюзник — и все хотят улететь. На официальном уровне мы даже не извещены о мероприятии по Беллориусу. Нейтральны вас сюда привезли. Теперь они должны вас вывезти.
— На протяжении трех дней я по два раза в день хожу в министерство. Похоже, что человека, который все это организовал, доктора Фе, там уже нет.
— Вы, конечно, в любой момент могли бы уехать поездом. Это чуть дольше, но в конечном итоге вы, вероятно, доберетесь скорее. У вас, полагаю, есть все необходимые визы?
— Нет. А сколько нужно времени, чтобы их получить?
— Вероятно, недели три, может, чуть дольше. Обычно администрация Межсоюзной зоны тянет с оформлением.
— Но я не могу позволить себе жить здесь без конца. Мне разрешили ввезти только семьдесят пять фунтов, а цены здесь ужасные.
— Да, мы имели на днях дело с подобным случаем. Человек по фамилии Уайтмейд. У него кончились деньги, и он хотел подтвердить чек, но это как раз и противоречит здешним финансовым правилам. Консул занялся его делом.
— Он добрался до дому?
— Сомневаюсь. Раньше этих лиц, знаете ли, отправляли морским путем как потерпевших бедствие, а по прибытии в Великобританию передавали в руки полиции, но после войны это больше не практикуется. Этот человек, кажется как и вы, имел отношение к Беллориусским торжествам. Нам они тоже задали немало работы. Швейцарцам, впрочем, пришлось труднее. У них убили профессора, а это всегда влечет за собой специальный доклад на консульском уровне. Как ни жаль, я ничего больше не могу для вас сделать. Я ведь отвечаю только за воздушные перевозки. Вами, собственно говоря, должно заниматься консульство. Дайте им знать через неделю-другую, как у вас идут дела.
Жара стояла невыносимая. За десять дней, что Скотт-Кинг пробыл в этой стране, у лета словно бы испортился характер, и теперь оно обернуло к нему свой разгневанный лик. Трава в сквере стала бурой. Дворники по-прежнему поливали из шлангов улицы, но раскаленные камни через мгновение снова становились сухими. Сезон в столице закончился, половина лавок стояли закрытыми, а маленькие смуглые аристократы покинули свои кресла в «Рице».
Расстояние от посольства до отеля было невелико, однако, когда Скотт-Кинг доплелся до вращающейся двери отеля, он едва держался на ногах от усталости. Он поднялся по лестнице пешком, ибо был теперь одержим экономией, доходящей до скаредности; он больше не получал удовольствия от еды, ибо подсчитывал в уме стоимость каждой ложки супа с учетом надбавки за обслуживание, гербового сбора и налога на роскошь. Скотт-Кинг решил без промедления выехать из «Рица», но никак не мог отважиться на этот шаг — ведь обосновавшись в каком-нибудь скромном пансионе на боковой улочке окраины города, где никогда не звонит телефон и никогда не появляются люди из внешнего мира, он рискует пропасть безвозвратно, затерянный, неузнаваемый, всеми забытый. Не придется ли ему, толстеющему, седеющему, все глубже погружающемуся в бездну нищеты и отчаяния, даже спустя много лет развешивать где только можно выцветшие объявления, предлагающие уроки английского языка, — пока он не умрет здесь, никому не ведомый. Скотт-Кинг был зрелый человек, интеллектуал и ученый, специалист в области древних языков, почти поэт, однако он не мог представить себе подобное будущее без содрогания. И потому, хотя «Риц» опустел, хотя он чувствовал на себе презрительные взгляды прислуги, он все же цеплялся за «Риц» как за единственное место в Нейтралии, где к нему еще может прийти спасение. Он знал, что если выедет из отеля, то уж больше никогда сюда не вернется. Он был лишен сознания своего права, с которым день за днем на протяжении многих лет сидели здесь представители местной аристократии. Права Скотт-Кинга защищались только чеками дорожного аккредитива. А счет его таял с каждым часом. В настоящий момент у него оставалось около сорока фунтов. Скотт-Кинг решил, что переедет, когда останется двадцать. Покуда же он с беспокойством оглядел ресторан, прежде чем приступить к ежедневным вычислениям — как пообедать подешевле.
И сегодня он был вознагражден. Выпала его карта. Через стол от него, и притом совершенно одна, сидела мисс Бомбаум. Скотт-Кинг встал, чтобы поздороваться. Все жестокие слова, произнесенные при их последнем свидании, были забыты.
— Можно к вам подсесть?
Сперва она смотрела, не узнавая, потом лицо ее выразило удовольствие. Вероятно, в его одинокой фигуре, в его робком обращении было нечто, что очистило его в сознании мисс Бомбаум. Стоявший перед ней человек не выглядел ни фашистским чудовищем, ни махровым реакционером, ни людоедом.
— Конечно, — ответила она. — Малый, который меня пригласил, что-то не появляется.
При мысли, что ему придется заплатить за обед мисс Бомбаум, Скотт-Кинга объял смертельный ужас, бросивший его — в жаркой духоте ресторана — в холодный пот. Он заметил, что она ест омара, запивая его белым немецким вином.
— Потом, когда вы поедите, — сказал он. — Мы сможем выпить кофе в гостиной.
— У меня через двадцать минут свидание, — возразила мисс Бомбаум. — Садитесь.
Скотт-Кинг присел и в ответ на обычную формулу вежливости («Как дела?») с ходу излил на нее подробный рассказ о своих проблемах. Он сделал особый упор на финансовых затруднениях и со всей возможной демонстративностью заказал самое скромное блюдо из здешнего меню.
— Те, кто не ест в жару, совершают ошибку, — заявила мисс Бомбаум. — Надо поддерживать сопротивляемость организма.
Когда он закончил свою сагу, она сказала:
— Что ж, думаю, вас будет нетрудно пристроить. Отправляйтесь Подземкой.
Увидев при этих словах еще более глухое отчаянье на затравленной физиономии Скотт-Кинга, мисс Бомбаум поняла, что выразилась недостаточно ясно.
— Вы, конечно, слышали о Подземной дороге? Подземная дорога, — начала она, цитируя одну из своих последних статей на эту тему, — это другая, новая карта Европы, дороги которой, точно линии на прозрачной кальке, наложенной на старую карту, пересекают ее границы и пути сообщения. Это новый мир, обретающий очертания под поверхностью старого. Это новое наднациональное гражданство.