Страница 92 из 112
разрядила появившуюся было настороженность. Глеб молча
улыбался.
— Девчата1—уже серьезно произнес Зайцев..— %
S70
ведь пришел не зубы точить, а беседу проводить.
Собирайте-ка народ!
Девушки мигом рассыпались по цеху, приглашая
рабочих послушать беседу Зайцева.
Яша был одним из лучших комсомольских агитаторов,
и его любили слушать не только молодые рабочие. Все
собирались к середине цеха, где стоял длинный стол
контролеров ОТК.
Места с обеих сторон стола были свободны: их
неизменно занимали старики. Молодежь стояла позади:
девчата — в обнимку, а парни — рядом.
— Товарищи! — начал Яков, обводя всех своими
лучистыми глазами. — Беседа сегодня будет необычной.
Прошлый раз о Конституции СССР говорил я, а вы
слушали. Теперь же мне хотелось бы, чтобы говорили вы.
Девушки смущенно переглянулись. Старики
хитровато ухмылялись: Яша сызнова что-то выдумал.
— Пусть каждый расскажет, что дала ему наша
Конституция. Это будет интересно и очень наглядно. Сначала,
думается мне, надо дать слово деду Ипату.
Молодежь захлопала в ладоши:
— Просим!
Дед Ипат потрогал рукой седые усы, медленно
сказал:
— С молодых надо бы начать... Молодежь нынче
застрельщик.
— Просим! — еще настойчивее закричали вокруг.
Дед Ипат задумался.
— В памяти моей немало отложилось, — начал он, —
оттого и речь что 'стружка за резцом побежит. Ну да не
пеняйте, — сами вызвали.
Молодежь теснее сгрудилась вокруг деда Ипата,
вслушиваясь в его глухой голос:
— На Путиловском существовала подпольная
большевистская организация. Были в ней люди опытные, не
раз побывавшие в царских тюрьмах. Сбавит, бывало,
хозяин расценки либо обсчитают десятка два рабочих —
глядишь, — уже как голуби по цехам листовки летают.
Иной раз придет в цех незнакомый человек и начнет
речь говорить: «Рабочий класс должен повести народ к
свободе, надо готовиться к вооруженной борьбе».
Агенты охранки, конечно, зашебуршат, станут
протискиваться к смелому человеку, бросающему в народ слова
371
правды, Да не тут-то было! Путиловцы не выдадут. Так,
тесно окруженный рабочими, и уходил, куда надо,
большевистский агитатор. Тепло становилось на душе от
мысли, что есть сила, идущая поперек зверству капитала, есть
люди, не жалеющие жизни своей в этой борьбе.
И все-таки сам я стоял как-то в стороне. Темный был,
что кузнечный мех. Закоптила мне мозги старая, батькой
и дедом завещанная рабская жизнь. Боролся я тоже! Да
только за кусок хлеба. Иного на себя не брал: боялся
оставить сехмерых ребят на попеченье тетки Голодухи.
Как-то раз нашел я в своем верстаке листовку. Слова
в ней горячие, верные. И подпись: Петербургский
комитет РСДРП.
Испугался я. Что, думаю, как найдут у меня эту
листовку? Не миновать страшной беды. Порвал я
листовку на мелкие кусочки. На другой день, гляжу, в верстаке
новая лежит листовка. Злость меня разобрала: «кто
это мне подбрасывает их?» — думаю.
А соседом моим по станку был токарь Михайло
Иваныч. Вы уж догадались, верно, что это и был Михайло
Иваныч Калинин. Я его в ту пору Михайлой звал.
Подхожу к нему с зажатой в кулаке листовкой, спрашиваю:
— Твоя работа?
А у сахМого злость так и кипит. Он поглядел на меня,
маленько подумал, будто решая — стоит ли быть со мной
откровенным, и тихо ответил:
— Моя.
— Что ж ты, — говорю, — такой-разэдакой, погибели
моей хочешь? У меня семеро птенцов, не кукушкиных
детей, а своих, кровных, и все голодные!
— Твои ли одни дети голодные, Ипат? — спросил
Михайло Иваныч и поглядел так, будто увидал во мне
другого, совсем не того, за кого он меня принимал.
— 'Мне до других дела нет! — бросил я в
запальчивости.
— Так... — спокойно отозвался Михайло Иваныч. — В
одиночку жив-ешь... аккурат так, как хозяевам и нужно,
чтоб мы жили. А путиловцы живут по-иному, по-рабоче-
Му — плечом к плечу! — закашлял Михайло Иваныч —
болел он в ту лору — и пошел к точилу, оборвав со мной
разговор.
Назавтра иду на работу, думаю, опять подложил мне
Михайло листовку. Открываю верстак — пусто, листовки
372
нет. И дивно, обида меня взяла: не доверяет, не за того
человека меня принимал] И вспомнил я его слова: «В
одиночку живешь... А путиловцы живут по-иному,
по-рабочему — плечом к плечу!»
Это я-то, Ипат, не тот человек, на кого можно
положиться? Это я-то живу не по-рабочему?!
(Каждое утро кидался я к верстаку — нет ли листовки?
Нет! Эх, мать честная, какая меня обида тогда
разбирала!..
Молчит Михайло Иваныч, не глядит в мою сторону.
И я, что воробей, нахохлился.
Однажды нагрянули в цех жандармы. Схватили
Михаилу Иваныча и давай ему руки назад крутить.
Рабочие выключили станки, сбежались. Я рванулся к
Михаиле Иванычу, — будто мне крутым кипятком душу
ошпарило.
— Зачем руки ломаете? Ироды! —крикнул я, не
помня себя. Жандармы повернули ко мне головы. Стало
тихо.
Примолкла рабочая братва — думали, и меня
жандармы заграбастают.
А Михайло Иваныч, пересилив боль, оказал:
— Ипатий наш... Умом тронутый... Чего с него
спрашивать!
Рабочие, смекнув в чем дело, подхватили:
— Больной!
— По многодетности только и держат.
Михаилу Иваныча увели. А я стоял и плакал. Не
стыдно мне было плакать!
Высмотрел я нужного человека — из тех, кто к Ми-
хайле Иванычу приходил, и попросил работы. Дали мне
дело: листовки, подпольные газеты среди рабочих
распространять. Вот оно как, браточки мои!—Дед Ипат
выпрямился, развернул широкие плечи. В гущине бороды
сверкала улыбка. — Что дала мне наша Конституция?-
Жизнь дала, светлое счастье! Внук у меня — главный
конструктор, правнук — Глебушка — по моей
специальности пошел — токарем...
Дед Ипат завистливо оглядел молодежь. — Вам,
молодым,— легко, вольготно. Сколько дорог впереди
расстилается — шагай по любой!
Яша Зайцев с задором поглядел на комсомольцев:
— Ну, молодые, откликайтесь!
373
Наташа сидела задумчивая, быстро перебирая
пальцами косу.
Поднялся Сережа Поздняков.
— Город наш не такой уж большой. _ Обыкновенный
город. И вот идешь по улицам, видищь — тут строят
огромный театр, там — многоэтажный, на целый квартал,
дом, одевают в бетон берега реки, разбивают сады,
асфальтируют дороги. Стоит не побывать месяц-другой на
какой-нибудь улице, глядишь — уж вымахнул красавец-
домина там, где недавно был пустырь, мягко шуршит по
асфальту голубой троллейбус. И так становится весело на
душе. Идешь и улыбаешься прохожим. Ведь это все —
наше!
— Очень хорошо! — сказал Яша и взглянул на
часы. — До гудка осталось десять минут. Сережа,
принеси-ка гитару. Я спою новую песенку про наш цех.
Сережа вынес из конторки ОТК гитару.
Взяв аккорд, Яша начал:
Ходила вдоль по цеху
Не шутка, не потеха,
Не сказка и не тайна,
А... звездочка комбайна.
Он защипал струны отрывистым, быстрым перебором:
От Глеба до Павлина,
От Коли до Устина,
От Аннушки к Назару,
От Васи к Елизару,
От Клавы до Наташи
И... вновь вернулась к Яше!
Песенка была до того неожиданна, что в первую
минуту все молчали, удивленно глядя то на Зайцева, то на
Добрывечера, стоявшего в стороне. Потом разом
прорвался дружный хохот.
А Яша, выждав, покуда наступит тишина, продолжал:
Сто раз она с начала
У всех перебывала.
Он перевернул гитару и хлопнул по ней рукой: