Страница 91 из 112
только самоходные комбайны, но и нечтр несравненно
более ценное — вечно обновляющийся опыт строительства
коммунизма».
Гусева включили в список для тайного голосования, но
в" партком он не прошел: за него было подано
наименьшее число голосов.
На следующий день члены нового партийного
комитета избрали секретарем Чардынцева
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Глав а первая
Поздно вечером б партком пришел Яша Зайцев. Он
знал, что Чардынцев в эти часы бывает один: читает
газеты и журналы, составляет конспекты докладов либо
набрасывает план работы на завтрашний день.
— Можно?"— спросил Яша, просунув в дверь свою
белокурую голову и обежав всю комнату глазами.
— Проходи, — кивнул Чардынцев. Яков был чем-то
подавлен. Он ворошил рукой волосы, мялся, не решаясь
начать разговор.
— Что не на танцах? — спросил Чардынцез, не
отнимая глаз от бумаг: он заметил смущение Якова и теперь
боялся его «вспугнуть». — Я как-то выговаривал вашим
комсомольцам, что они рано в старички записались: по
три часа сидят на собраниях, жуют скучную окрошку из
цитат и старых примеров. Ну так они теперь в другую
крайность ударились — по вечерам только и дела, что
танцы и танцы. Может, это я брюзжу по старости, а? —
Чардынцев вскинул глаза на Якова и снова убедился, что
комсорг сегодня «не в себе». Зайцев отчаянно теребил
бахрому скатерти, не зная как начать.
Чардынцев встал, вышел из-за стола, взял Зайцева за
плечи и усадил на диван.
— Слушаю, Яша, — сказал он, присаживаясь рядом
и не снимая руки с плеча юноши.
— Алексей Степаныч! Я много читал и много слышал
о старых большевиках. Они кажутся вылитыми из чистой
стали. — В глазах Яши было смятение. — Но почему мы,
рожденные после Октября, несем еще на себе язвы
капитала?
367
— Постой, постой, Яша, выражайся определеннее. Во-
первых, кто это — мы? А, во-вторых, что это за язвы? — с
улыбкой проговорил Чардынцев.
— Ну вот... хотя бы Глеб. Возомнил себя
единственным героем, не помогал комсомольцам, не считался с
мнением товарищей. Язва это?
— Так. Ну, Глеб. Но ведь ты сказал — мы, — уже
смеясь глазами, выпытывал Чардынцев.
— И я тоже, — продолжал Яков, волнуясь еще
более. — Ведь ревност^ — постыдное чувство, свойственное
людям капитализма, так? А я ревную... Наташу К Глебу,
Страшно даже как! Вот увижу их вдвоем и меня будто
гоком бьет...
Он опустил голову, и на его юном, покрытом светлым
пушком лице проступила гримаса страдания. Над
бровями блестел пот.
Чардынцев задумался. Веселое настроение одним
ударом вышибла эта страдальческая гримаса на юноАм лице.
Яков пришел к нему с самыми сокровенными мыслями,
пришел за советом. Это взволновало и озадачило самого
Чардынцева.
— Видишь ли, Яша, — сказал он после
продолжительного молчания, — думается мне, что диагноз твой
слишком строгий. Никаких «язв», конечно, ни у тебя, ни у
Глеба нет. Что же есть? Есть неправильное,
несознательное отношение Глеба к коллективу, к своим товарищам.
Стало быть, с ним надо больше работать тебе,
комсомольскому организатору, воспитывать его, помочь ему стать
настоящим -комсомольцем.
Яков смотрел на него таким внимательным,
доверчивым, открытым взглядом, что Чардынцев боялся не только
неверного слова, но и неточной интонации, выражения
лица.
— Что касается второй «язвы» — то я, брат, плохой
советчик, — вздохнул он. — Ревность, конечно, нехорошее
чувство, ревновать — удел слабых, жестоких и мелких
людей. Но у тебя, Яша, мне думается, другое. Тебе
страшно за свою любовь. Я где-то читал. Погоди, кажется у
Степана Щипачева... Ну да! «Строки любви».
Замечательный цикл стихов! Так вот там есть такие слова:
Уж видно, чем любовь сильнее,
Тем за нее страшнее нам...
Понял? Это не ревность, нет! Это страх.
268
Следовательно, что? Не надо дать страху оседлать
тебя.
Чардынцев встал и как всегда, когда он бывал
взволнован, тяжело зашагал по комнате.
— Человек должен быть выше страха! Если Наташа
тебя любит, — никакой Глеб тебе не страшен, а если не
любит, — тут уж и страшиться незачем.
— Да ведь как узнать точно, Алексей Степаныч,
любит она меня или нет? — спросил Яков и вскочил с
дивана, точно его подбросили пружины.
— Сиди, сиди! —ласково' прикрикнул на него
Чардынцев, продолжая ходить по кабинету. — Тут, конечно,
контрольно-измерительных приборов не существует.
По-моему, тебе надо выбрать время и место и, как говорится,
сразу взять быка за рога: «Наташа! На повестке дня,
мол, один вопрос...»
— Состоялось! — с горькой иронией вымолвил Яков.
— Что состоялось? — не пенял Чардынцев.
— Обсуждение этого вопроса.
— Ну и как? Что сказала Наташа?
Зайцев скривил губы и ответил с подавленной обидой:
— Предложила вопрос с обсуждения снять, как плохо
подготовленный.
— Да, ответ неопределенный, — покачал головой
Чардынцев и вдруг, будто убеждая сам себя, торопливо и
весело загремел басом:—Ну и что же? Замечательно!'
Честное слово, замечательно! Наташа как бы говорит;
«Рановато, брат. Надо еще посмотреть, чего ты стоишь».
Теперь, Яков, все зависит от тебя. Факт!
— Вы так думаете, Алексей Степаныч?
Снова "словно бы ветром подняло Зайцева с дивана.
— Не думаю, а уверен, козел ты бодатый! Такая
девушка, как Наташа, может полюбить только человека с
большой душой. Вот ты и заслужи ее любовь!
Чардынцев. удивился перемене, происшедшей с
Зайцевым. Он весь засветился, засиял, как молодой месяц в
чистом вечернем небе.
— Ну, Алексей Степаныч, вы теперь услышите про
Якова! — сказал он тихо.
Домой они пошли вместе.
Зычно прозвучал гудок, поглотив на несколько секунд
все остальные звуки, и сразу, как по команде, стал зати-
Ф-444 - 24 369
хать разноголосый шум производства. ВыключалисЕ
электромоторы, останавливались станки. И вдруг наступила
тишина. Кто-то обронил ключ, в самом дальнем углу цеха
тоненько прозвенел девичий смех, и оттого тишина
казалась еще более глубокой.
В этот тихий обеденный час и пришел во второй
механический Яша Зайцев. Он три дня занимался на
семинаре агитаторов при парткабинете завода. Девушки
оживились, едва приметили его невысокую коренастую
фигуру.
— Здравствуй, Яшенька!
— Ой, похудел как! Не иначе — влюбился.
Яша старался придать серьезное выражение своему
лицу, но губы, щеки и даже брови боролись с рвущимся
наружу весельем.
— Здравствуйте, девчата. Влюбился, ага, угадали. И
вся беда в том, что у меня есть соперник — Глеб.
Глеб стоял у станка, разговаривая с Наташей.
Услыхав свое имя, он громко спросил:
— В чем дело? Почему меня склоняют?
— Никто тебя не склоняет, ты сам влюбился, — так
же громко ответил Яша. Все рассмеялись.
Глеб почему-то быстро взглянул на Наташу. Она
отвернулась.
— Понятно!—усмехнулась Клава Петряева,
перехватывая взгляд Глеба и не без ехидства кривя тонкие —
ниточкой — губы.
— И ничего не понятно! Вовсе не та, на кого вы
намекаете, — оказал ей Яша.
— Кто же? — спросили все разом.
Наташа, заблестев глазами, пристально глянула на
Зайцева.
— Есть такая девушка, — уклончиво ответил Яша.
— Кто же?
— Не томи! — не унимались девчата.
Яша вытаращил глаза и громко проскандировал:
— Ра-ци-она-ли-за-ция!
Девушки снова расхохотались. Все знали пристрастие
Глеба и Якова к рационализаторской работе.
Особенно раскатисто смеялась Наташа: шутка