Страница 62 из 112
бьет. И Лиза приметила во мне этот страх. Смеется,
колокольчиком заливается.. Нравилось ей, чертяке,
тайное беспокойство мое...
А потом... Лиза увлеклась конькобежным спортом.
Призы стала брать. И тренер возле нее... бедовый такой
хлопец... кружится, як муха возле чашки с медом... Кто-
то— добрая душа! — в неделю дйЗа раза в мой
почтовый ящик аккуратно письма подбрасывал. Безвременно
теряете, дескать, жену, дорогой товарищ. У
заслуженного мастера спорта с вашей Лизой полный и
безусловный контакт образовался. И усе в таком духе.
Копил я, собирал тучи темные, да одним вечером
враз распорол терпение... невмоготу стало! Под ливнем
моих бешеных слов, упреков, обвинений съежилась,
сжалась Лиза пружиной, да пружиною и выпрямилась:
250
— Ну и чорт с тобой, раз ты такой дурень!
Больше ни полслова не сказала. С месяц или
побольше жили мы так: каждый заперся на замок, ключ
неизвестно куда забросил. Гордые мы оба и обиженные
до смерти! Ждала она, должно быть, пока образумлюсь,
да так и не дождалась. Ушла. Переселилась в
общежитие института... *
Думал — стерплю. Перегорит, уляжется обида. На
пожарище и -то, глядишь, весной зеленая травка золу
забивает... Да нет, чего боялся, — то и вышло. Погас
мой огонь,, я не стало видать дороги...
С обмякшим помятым лицом и безвольно
опущенными плечами Добрывечер выглядел совсем стариком.
Чардынцев снова забарабанил по столу пальцами.
Взгляд его был строгим и 'Пристальным.
— Она? — опросил он, показывая на портрет
женщины с ясными, как весвдний рассвет, глазами.
— Она...
— Тебя и ©прямь не за что любить!—закончив
перестук, громко сказал Чардынцев.
Добрьивечер резко поднял плеча, будто его
встряхнули.
— Да! Не за что! Незадачливый путник,
потерявший дорогу! — Чардынцев встал и начал прохаживаться
по комнате. — Я скажу твоими словами — мыслишь вверх
тормашками, Иван Григорьевич! Шиворот-навыворот
мыслишь, оттого и дорогу потерял.
Ты ушел в свою каморку, заперся в ней и — опять
же твоими словами скажу — ключ неизвестно куда
выбросил.
Ты выбился из ритма нашей жизни! — Чардынцев
расставил по местам стулья, поднял валявшуюся на
полу книгу. — А Лиза — молодец! Ей стало душео с тобой,
Иван. Ее потянуло к коллективу, к строителям. Она
поднялась на леса, и свежий тугой ветер (встретил ее
молодой песней. Молодчина, Лиза, честное слово! И я
никогда не поверю, что Лиза способна на такое, о чем
тебе нашептала старая сплетница — ревность. И письма
тебе подбрасывал наверняка какой-нибудь негодяй!
На лице Ивана появилось оживленное, открытое
выражение, в глазах крепчал, борясь с сомнением,
ликующий огонек: «Неужто? Неужто Лиза вернется? Ты
умнее меня, Чардынцев, да и со стороны лучше видать,—
251
скажи, правда ли, что мы разошлись из-за глупой
подозрительности, из-за проклятых тех писем, что
метнула мне в сердце чья-то расчетливая рука? Правда ли,
что Лиза все еще любит мшя?»
Так: по крайней iMepe виделось во взгляде Ивана
Чардынцеву. И он обрадовался этому еще слабому, но
неугасимому огоньку.
— Лиза вернется, — продолжал Чардынцев, — если
ты покажешь себя сильным, веселым душой человеком,,
а не кашей-размазней, не пустым, как вывернутый чулок.
Чардыадев помолчал, следя за тем, как исподволь
светлеет лицо Ивана и, прогоняя тени, едва приметным
рождающимся солнечным лучом проступает на нем
надежда.
— А если Лиза не вернется?—круто повернулся на
каблуках Чардынцев. — Что тогда? Имеешь ли ты
право подводить людей, которые верят тебе, идут за тобой?
Знай, Иван Григорьевич, что коллектив завода
никогда не простит тебе этого дезертирства. И тебе надо
немало сделать хброшего, чтобы вернуть к себе
уважение.
Добрывечер низко надвинул на глаза свои лохматые,
как гусеницы, брови. Что мог он возразить? Ничего.
Чардынцев прав. Тысячу раз прав.
— А теперь одевайся, — мягко сказал Чардынцев,
сдерживая наплывающую улыбку. — Тебе надо
проветриться после угара.
Иван накинул пиджак, надел кепку.
— Застегнись! — потребовал Чардынцев,
внимательно оглядывая Ивана.
• Добрывечер, бледный, с блуждающими глазами, иле-
тался по комнате, ища ключ...
Чардынцев пришел в цех сразу после гудка.
— Теперь не успокоитесь, Алексей Степанович, пока
не вытягнете нас из прорыва, — сказал ему Иван, мешая
*как обычно русские и украинские слова и кривя губы в
горькой усмешке.
«Ишь, скривился... — подумал Чардынцев. — Обида,
стало быть, проснулась в нем всерьез... это хорошо!»
— Вытаскивать цех придется тебе, Иван
Григорьевич.
252
— Понятно, Алексей Степаныч.
— Вот-вот! И прошу, Иван Григорьевич, не
сопровождай меня, как интуриста. Занимайся своим делом.
Добрывечер одобрительно кивнул и пошел к себе в
контору. Чардьинцев осмотрелся. Цех выглядел теперь не
тем беспорядочным нагромождением металла, каким он
был недавно.
В просторном светлом зале строго отливали сталью
длинные ряды токарных, револьверных и строгальных
станков. На .стенах висели лозунги и плакаты.
«Внешне — все как у людей. Почему же цех плетется
5 хвосте завода? Неужели здесь виноват один
Добрывечер?» «Партийной организации во втором механическом
нет, так как цех почти целиком молодежный», — сказал
Чардынцеву секретарь парткома.
«Вот-вот! Будь здесь партийная организация — все
выглядело бы по-иному,—думал Чардьгнцев, — ну, а
комсомол? Что же он смотрел? Надо потолковать с
комсоргом».
Однако Чардынцев решил прежде посмотреть все
участки.
Справа от конторы цеха висел сделанный, видно,
заводским художником большой портрет молодого
человека со смелым и горячим взглядом и зачесанными назад
пустыми, непокорными волосами.
Под портретом стояла надпись: «Глеб Бакшанов».
«В почетном одиночестве», — подумал Чардынцев и,
оглянувшись, встретился глазами с тем, кто был
изображен на портрете: станок Глеба стоял неподалеку.
— Чардывдев. А вас я знаю. — Он показал рукой на
портрет.
Глеб покраснел. Алексея Степановича уже знали на
заводе многие, и Наташа отзывалась о нем так
восторженно, что в Глебе даже шевельнулась ревность, хотя он
из ее слов знал о возрасте Чардынцева.
— Сперва я заметил изображение, а потом уж
живого человека. Нехорошо!—пошутил Чардынцев.
— Случается...—Неопределенно отозвался Глеб.
— Да. А все из-за того, что на такой большой
стене — один портрет. У вас что, больше стахановцев
нет?
— Есть, почему же!.. Но здесь имеются в виду
лучшие.
253
— А отчего же так мало лучших?
Глеб пожал плечами.
— Не уродились.
Чардынцев окинул его оценивающим взглядом:
— Я бы на вашем месте в таком одиночестве
чувствовал себя плохо.
«Сперва попади на это место, а потом рассуждай,
как ты будешь себя чувствовать», — недовольно подумал
Глеб и, подняв горячие синие глаза, запальчиво
ответил:
— Напротив! Я победил в соревновании и потому
чувствую себя, как майское солнышко.
— Правильно! Честь вам и слава! Но не забывайте,
что этим социалистическое соревнование не
исчерпывается.
— Конечно! Я пойду дальше. Смекалки занимать ни
у кого не буду! — раздосадованно бросил Глеб, желая
скорее закончить разговор, так как Наташа все чаще
поглядывала в их сторону, и он был почти уверен, что
ее интересовал не сн, конечно, а Чардынцев.
— Верно. Но вы-то сами стремитесь передать свой