Страница 14 из 64
Как теперь табуретка будет стоять?
14
Первое, что я увидел, войдя в Рим, был труп.
Он валялся, раскинув руки, на краю тротуара всего в пятидесяти ярдах от Фламиниевых ворот[57], и это было не мужское тело, а женское. Её изнасиловали и перерезали горло.
Задним числом я понимаю, что это был мне знак. Боги могут играть с вами злые шутки, но в одном, по крайней мере, они милосердны: они мало кому даруют способность предсказывать будущее. Для меня она была просто трупом, но этого было достаточно.
Рабов, везущих мой небольшой багаж, я оставил позади. С рассвета до заката в стенах города не разрешалось пользоваться повозками и экипажами[58], но у ворот было всегда полно бездельников, готовых проводить вас. Единственный сопровождающий, которого я взял с собой, с подозрением покосился на труп женщины и на всякий случай сделал знак против дурного глаза. В то же время мой новый проводник, не обратив на него ни малейшего внимания, переступил через раскинутые конечности, словно это были ветки, загородившие дорогу.
— Всё в порядке, господин, — ответил он, когда я спросил его о трупе. — Ещё пока рано. Её уберут через часок.
— А кто она?
Это был дурацкий вопрос, и он отреагировал на него соответственно: сперва вытаращил на меня глаза, а затем аккуратно сплюнул в сточную канаву.
— Какая-то сука, которая попалась во время беспорядков, — наконец-то сказал он. — Это не порядочная женщина. Приличные женщины не выходят по ночам. Да не морочьте себе этим голову, за ней присмотрят. Так вы говорите, что направляетесь на Эсквилин[59], так, что ли, сударь?
— Что за беспорядки? — Я был так ошеломлён, что мозги не ворочались.
Провожатый остановился и уставился на меня.
— Вы что, нездешний, сударь? — спросил он. — То есть настоящий, так сказать, чужестранец? Да это продолжается не один год, с перерывами. — Он снова сплюнул и тронулся дальше. — Но по большей части, конечно, бунтуют. Всё из-за этих ублюдков в Сенате, думают задницей, почти все, простите за выражение. Норовят сократить ту маленькую помощь, которую выдают хлебом, да ещё заставить нас как следует заплатить за привилегию подыхать от голода. Мы бесправны, но мы свободные граждане, такие же, как и они. А Клодий[60], вот это парень, он на самом деле порядочный человек. Он хоть и шишка, но не смог вынести их вони и вместо этого перешёл на нашу сторону. Держит их в узде. — Он ощерился, как старый башмак, лицо его сморщилось. — Ну а если и распорют несколько животов или разобьют одну-другую башку, ну что ж, это жизнь, разве не так? — Он мотнул головой вперёд. — Подходим к Рыночной площади, сударь. Видели её раньше?
— Нет, я первый раз в Риме.
Он приосанился и раздул ноздри, почуяв запах хороших чаевых.
— Первый раз, а? — сказал он. — Могу показать вам окрестности, с моим удовольствием, сударь. Слева-от-вас-здание-Сената-далее-Народное-Собрание-это-ораторская-трибуна-справа-так-называемый...
— Спасибо, — быстро вставил я. — Спасибо, но я скоро посмотрю всё сам.
Он хмыкнул, поковырял в левой ноздре, вынул палец и обследовал результат.
— Я просто хотел помочь, сударь. Здесь нам налево. По Священной дороге. Смотрите не запачкайте ноги — тут целая лужа лошадиной мочи.
В Риме стоит зловоние.
Он воняет жирным илом Тибра, покрытым толстым слоем гниющих отбросов, и человеческим калом, принесённым сюда Большой Клоакой. Он воняет навозом, и уличным мусором, и мочой, которая портит стены, испещряя их, словно граффити[61]. Он воняет полумиллионом потных тел, столпившихся на небольшом пространстве, зажатых в ветхие перенаселённые дома, которые вспыхивают, как факелы, от первой же искры или обрушиваются, словно гнилое дерево, когда человеческий груз станет для них слишком тяжёл. Зловоние висит над Римом, точно ядовитые испарения.
Рим — подходящая оправа для римлян. Я ненавижу его.
Я поселился в семье Квинта Валерия Прокула, здесь не воняло. Прокул не был моим родственником, хотя я стал считать его своим вторым (или первым?) отцом. Он был другом семьи моей матери, гостившим у них иногда, — у Магиев, как я уже говорил, были хорошие связи, несмотря на профессию деда. Уютный дом Прокула стоял на склоне Эсквилина, недалеко от того места, где потом раскинулись сады Мецената...
Да, теперь я владею этим домом, хотя у Прокула был сын, который мог бы наследовать ему. Боги иногда играют с нами скверные шутки, особенно боги в человеческом обличье. Я расскажу вам о том, как этот дом стал моей собственностью, но позже, всему своё место.
Прокул был банкир, средних лет, солидный, респектабельный, известный на Рыночной площади одновременно своим практическим умом и честностью — замечательное сочетание для тех времён, да, думаю, и для любых других. Он был высокий, видный, со стального цвета волосами и прямым взглядом ледяных глаз, говорил спокойно и точно, держался с достоинством. На одних респектабельность сидит неловко, как плащ с чужого плеча, других туго спелёнывает, как саван. Прокул носил её просто и элегантно, как собственную тогу.
Жену его звали Корнелия — она принадлежала не к самому роду Корнелиев, но, во всяком случае, к одной из его патрицианских ветвей: её отец имел сенаторское звание. Но что ещё важнее, она была одной из наиболее образованных, просвещённых женщин, которых я когда-либо имел честь знать; и это тоже было редким сочетанием качеств. У них с Прокулом было двое детей: чудесный мальчик полутора лет — Луций и пятнадцатилетняя девочка...
Кажется, с рассказа о прошлом я переключился на панегирик. Ну и пусть. Если уж произносить хвалебную речь, то о ком, как не о Валерии Прокуле.
Возьмите горсть искрящегося снега с рифейских вершин[62] — это её кожа. Вообразите себе иссиня-чёрный блеск воронова крыла — это её волосы; нежнейший лепесток розы — её щека, резвые Плеяды[63] — её глаза...
Я знаю. Знаю. Всё это жалкая сдельщина. Вздор, которого можно ожидать от наёмного писаки, что продаёт свои рифмы по монетке за строку каким-нибудь неучам, возжелавшим поразить воображение подружки или дружка. Но никак не от меня. Не от Вергилия. Хотя поэзия — это вся моя жизнь, я никогда не был в состоянии облечь в слова то, что чувствовал к Валерии.
Я любил её. Я, который никогда не был близок с женщиной, кто был не способен на физическую любовь к женщине, я любил её.
Дайте мне одно мгновение. Прошу вас, будьте милосердны, дайте мне одно лишь мгновение. Один миг на воспоминание.
15
Я понял, что она пишет стихи, почти сразу же, как встретился с ней. Нет, я имею в виду не внешние признаки, когда глаза бешено вращаются, указывая на божественную одержимость, или человек за что-то берётся, но мысли его явно где-то далеко. Всё это дешёвые трюки, карикатура на плохих греческих писателей. Я не говорю и о более прозаических вещах, таких, как чернильные пятна или мозоли на правом среднем пальце. Не могу объяснить, как я догадался о том, что это родственная душа, но я понял это; и она так же быстро разгадала меня.
Я был доволен. Теперь мы не могли не подружиться. Мы много времени проводили вместе, по большей части в саду, расположенном во внутреннем дворе. Поначалу её родители несколько сомневались относительно моих намерений. Как я уже говорил, Валерия была красавица и, кроме того, обручена с сыном богатого сенатора, а Прокул, несмотря на то, что был человеком с широкими взглядами (или, наоборот, благодаря этому?), имел здравое представление о человеческой природе. Однако со временем родители безоговорочно приняли наши отношения, убедившись, что они совершенно безвредны, так же как и я сам. Не знаю, может, такие вещи передаются на расстоянии, но в любом случае я был благодарен им за их терпимость, даже если моя благодарность имела лёгкий оттенок сожаления.
57
Фламиниевы ворота — вход в Рим с севера по Фламиниевой дороге, построенной в 220 году до н.э. Г. Фламинием между Римом и Ариминием.
58
...не разрешалось пользоваться повозками и экипажами, — В Риме были очень узкие улицы (от 3 до 7 метров в ширину), и Юлий Цезарь официально запретил езду на лошадях с восхода солнца и до заката. По Риму можно было передвигаться только пешком, знатных и состоятельных людей рабы носили в носилках.
59
Эсквилин — один из семи холмов в Риме. Первоначально там находилось кладбище. Позднее на Эсквилине стали селиться богатые римляне. Так, на восточном склоне разместились сады Мецената.
60
Клодий, Публий Пульхр (ок. 92—52 до н.э.). — В 59 году до н.э. аристократ Клодий, ставший народным трибуном и стремившийся добиться изгнания своего основного противника Цицерона, примкнул к плебеям и принял простонародную форму своего родового имени «Клодий» вместо патрицианской «Клавдий». Плебеи Рима провозгласили его своим вождём и организатором. Ему удалось провести законопроекты об ограничении полномочий Сената, а также указ о раздаче хлеба городскому плебсу. Клодий встал во главе вооружённых отрядов, терроризировавших Рим.
Во время преторских выборов 52 года до н.э. был убит сторонниками Милона.
61
Граффити — нацарапанные или вырезанные надписи на стенах, сосудах и черепках, которые содержат информацию о повседневной и частной жизни, о хозяйстве и политике. В большом количестве граффити обнаружены, в частности, в Помпеях.
62
Рифей — древнее название Урала.
63
Плеяды — в греческой мифологии семь дочерей Атланта и Плейоны. Их долго преследовал Орион, и Зевс вознёс их в виде созвездия на небо (Pleias — созвездие из семи звёзд).