Я, Вергилий

Флора начала легонько постанывать. Я быстро оглянулся. Марк взял в рот левую грудь Флоры и сосал её. Кожаный матрас на кровати заскрипел. Я почувствовал, как струйка пота побежала у меня по лбу.

Лициска зашипела с досады. Не успел я опомниться, как она залезла мне под тунику и стянула штаны. Я не заметил, как мы очутились в постели, я наверху, Лициска внизу, обвив меня ногами. Она схватила рукой мой пенис и стиснула его.

Я чуть не подскочил.

Лициска принялась извиваться. Я чувствовал, как её жёсткие, словно проволока, лобковые волосы трутся о мою ногу.

— Давай, любовь моя, — шептала она. — Первый раз, да? Не важно, дай я тебе помогу. Позволь Лициске помочь тебе. Вот, так лучше. Ещё лу-у-учше, ты только расслабься, Лициска всё сделает сама, вот умница...

Это был кошмар. Мне стало так худо, что чуть не вырвало, точно её рука — это какое-то ползающее по мне животное, холодное и липкое, какая-то жаба или огромный жирный слизняк, который трётся своей шкурой о мою ногу, покрывая слизью, оскверняя меня...

Соседняя кровать заскрипела громче, ритмичнее. Я невольно посмотрел туда. Марк сменил положение. Теперь он был сверху, но губами по-прежнему присосался к Флориной груди, словно пиявка. Его ягодицы качали между её бёдер, как насос. Ноги девицы обвили его талию, высоко задрав колени и скрестив лодыжки, она извивалась угрём. Стоны сменились тяжёлым пыхтением. Я успел заметить, что она, вывернув голову, покусывала его в ложбинку на шее, как раз там, где она сходится с плечом. Голова Марка поднялась и запрокинулась назад. Он вскрикнул — каким-то странным, всхлипывающим криком, словно раненое животное, — и вытянулся.

В этот миг я почувствовал, как весь напрягся в руках Лициски.

   — Уже лучше, любимый, — сказала она. — Я знала, что у тебя получится. Теперь я просто...

   — Нет!

Я рванулся, тяжело плюхнулся на пол и пополз к двери. Я ощутил, что в горле поднялась желчь, меня вырвало; глаза ел пот, я встал, надел штаны, снова стошнило; одной рукой я ухватился за дверной косяк. Слышал у себя за спиной ругань Лициски, которая шипела, как дикая кошка; «Ублюдок! Мерзкий ублюдок! Убирайся отсюда! И ты считаешь себя мужчиной?! Ублюдок!»

Я рывком открыл дверь, шатаясь и чуть не падая, преодолел два лестничных пролёта и оказался на улице; сквозь слёзы проступали лица — издевающиеся, смеющиеся, пялящие глаза, безобразные лица.

Я вспомнил Эвполия. Свои ощущения, когда я застал его с юнцом в бане. И тогда на память мне пришли слова Тита, которые он бросил мне вслед в пустом классе: «Он педик! Специалист по задницам! Понял?»

Я ткнулся головой в грубую каменную стену и зарыдал.

12

Я никогда не говорил Марку, почему я тогда сбежал, да он и не спрашивал, он был слишком хорошо воспитан, чтобы настаивать на объяснении, зная мою скрытность. Думаю, что он списал всё на нервы, и подобная ситуация больше ни разу не возникала. Я бы не допустил, потому что больше не верил в себя.

Одного этого опыта оказалось достаточно, но, как бы он ни был неприятен, оглядываясь в прошлое, я убедился, что он бесценен. Я не только удостоверился в том, что не люблю женщин, но и понял, что если бы подчинился своей природе, то кончил бы тем, что стал презирать себя и был бы презираем другими. Куда лучше подавить побуждение или, если это невозможно, научиться контролировать его. Что я и сделал, и если я не смог стать счастливым, то, по крайней мере, сохраняю чувство собственного достоинства и самоуважение.

Я никогда не жалел о принятом решении. И хотя обет безбрачия, который я сам на себя наложил, был нелёгким бременем, он в значительной мере уберёг меня от страданий.

Спустя несколько лет, когда я жил близ Неаполя, местные жители (греки, конечно) дали мне прозвище Parthenias — Девственник. Частично это был намёк на одного из моих учителей, Парфения[50], но прозвище имеет и куда более глубокий смысл. Во-первых, это игра слов — перевод на греческий имени Виргиний[51], которое лишь чуть-чуть отличается от моего. Во-вторых (во всяком случае, мне приятно так думать), это прозвище отражает моё общественное persona[52], которое мне с таким трудом пришлось создавать. Я воспринял его как комплимент — и до сих пор так считаю, хотя оно уже больше не отражает истины (я не говорю о сексуальной стороне). Вместе с тем имя доказывает удивительную проницательность наших греческих учителей и совершенную невозможность состязаться с ними в утончённости языка. Мы, италики, можем стремиться подражать им, но никогда нам не превзойти их.

Я пробыл в Милане четыре года, пока мать не прислала письмо, в котором сообщала, что они с отцом решили послать меня в Рим.

РИМ

(53—49 гг. до н.э.)

13

Представьте себе обычную табуретку, какую можно найти на любой фермерской кухне, — на трёх ножках, расшатанную, чиненную-перечиненную, кое-где источенную древесным жучком. Эта табуретка, сделанная некогда хорошим мастером, честно отслужила своё, но она знавала и лучшие времена. Не слишком красивая, но всё же полезная вещь.

Так и Рим, вернее — Римское государство.

Осмотрите первую ножку табуретки. На первый взгляд кажется, что она из хорошего твёрдого дуба — как следует отёсанная, высушенная, местами немножко шершавая, но, в сущности, крепкая. Приглядитесь получше: дерево всё прогнило, потрескалось. Решительный человек мог бы взять её, отодрать от сиденья и сломать о колено, как сухую хворостину.

Это Помпей.

Вторая ножка гладкая и отлично отполированная, это не обыкновенное дерево, а ценный кедр. Поднесите её к носу. Понюхайте. Она пахнет дорогими маслами и мазями и воскрешает в памяти индийские и арабские суда. Вы понимаете, что эта ножка явно не на месте, возможно, её взяли от кресла какого-то восточного царя или от обеденного стола толстого банкира. Она лишь терпит это грубое окружение из-за роли, которую играет, а вовсе не потому, что и сама такая же.

Это Красс[53].

Третья ножка похожа на первую, только получше отполирована, блестит побольше и кажется какой-то ненастоящей. Поднимите табуретку, рассмотрите как следует древесину, из которой сделана третья ножка. Отколупните ногтем краску с её поверхности. Это совсем не дерево, а железо. Железный кол, вогнанный в структуру Римского государства.

Это Цезарь.

Поставьте табуретку на место. Стоит — не так чтобы очень прямо (ножки-то все разной длины), но этого вполне достаточно, чтобы ею можно было пользоваться. А теперь опять поднимите. Ухватитесь покрепче и оторвите любую ножку.

Это были Карры[54].

Вести дошли до нас в начале лета. Горя желанием показать, что он не хуже Помпея и Цезаря в военных делах, Красе вторгся в Персию с тридцатью шестью тысячами войска. В мае персы сразились с ним при Каррах и разбили его армию. Шестнадцать тысяч римлян и италиков были убиты, десять тысяч взяты в плен, потеряны семь священных Орлов[55] вместе с легионами, в чьих воинов они вселились. Красе погиб позднее, его убили во время мирных переговоров с полководцем персов, отрубили ему голову и руки и послали в подарок персидскому царю.

Это было самое тяжёлое военное поражение Рима со времён Канн[56].

50

Парфений — греческий поэт из Никеи. В 73 году до н.э. попал в Рим в качестве военнопленного, как вольноотпущенник жил сначала в Риме, потом — в Неаполе. Своей поэзией оказал огромное влияние на римскую элегию.

51

Virginitas — девственность, невинность (лат.).

52

Лицо (лат.).

53

Красс, прозванный Богатым, будучи сторонником Суллы, в период сулланских проскрипций составил огромное состояние, которым умело пользовался в политических целях. В первом триумвирате, заключённом в 60 году до н.э., богатство Красса сочеталось с властью Помпея и мудростью Цезаря.

54

Карры — город в Месопотамии. В 53 году до н.э. у Карр парфяне разгромили войско Красса. Сам Красе был убит в сражении.

55

Священные Орлы. — Около 100 года до н.э. Марий сделал орла с расправленными крыльями военным знаком, для несения которого в римских легионах выделялись специальные воины — аквилиферы (лат. Aquila — орёл). Во времена Республики орёл изготавливался из серебра, во времена Империи — из золота. Военные знаки у римлян были священными, их утрата считалась позором.

56

Канны — небольшой италийский город в Апулии вблизи побережья Адриатического моря. Возле Канн Ганнибал в 216 году до н.э. одержал знаменитую победу над численно превосходящими силами римлян с помощью искусного тактического манёвра — флангового охвата войск противника.